Решил опубликовать один из своих ранних рассказов (до этого, будучи под другим ником, публиковал его (и другие) на старом форуме омо.ру).

Конфуз бабы Матрёны.

День был очень жарким. Время перевалило за полдень и всё вокруг было буквально раскалено.
Баба Матрёна уже прополола грядки на огороде и подоила корову. Постирала бельё и развесила во дворе сушить. Насыпала корм всякой домашней птице, которой у неё имелось в изобилии. Вообще переделала кучу разных домашних дел, которых просто не замечала никогда, это были её «трудовые будни». Поднималась она всегда рано, но в этот раз у её супруга, деда Пафнутия, ночью разыгралась какая-то болезнь, которую она сама, будучи не слишком учёной (даже при том, что когда-то проработала недолго учительницей в сельской школе), и выговорить-то не могла… Сельский врач, приехавший только под утро (всю ночь дед Пафнутий донимал своими стонами всю округу), проворчал что-то вроде «возраст, возраст, достало старичьё…», но всё же сделал тому укол, затем выписал корявым почерком какие-то лекарства, посоветовав Матрёне даже не пытаться самой всё это читать и вникать, сказал: -«Дай аптечнице рецепт, она поймёт…» После чего, поворчав, уехал. Пафнутий после укола сразу уснул, разметавшись на печи и заняв её всю, а Матрёна тоже задремала на лавке и проснулась, против обыкновения, поздно, даже не услышав первых петухов, с которыми она обычно поднималась. Сейчас она, тем не менее, делала дела по дому, невероятно потея при этом и постоянно прикладываясь к огроменному кувшину с водой, стоявшему во дворе на скамейке. Пафнутий, разумеется, ещё вовсю храпел в доме, на своей печи и его храп через распахнутые окна разливался по всему двору, да и не только, наверное… И проезжавшие мимо её избы извозчики на телегах могли слышать этот храп.
-«А ведь надо на рынок ехать», - вдруг подумала Матрёна, снова прикладываясь к кувшину, жадно делая глоток и утирая свободной рукой пот со лба. –«Аптека только там, да и свёклы, редьки, помидор надо купить, вообще всего…»
И как раз в этот момент она, стоя спиной к изгороди, услышала знакомый стук копыт по каменистой дороге и знакомые ворчливые вскрики извозчика Федулыча типа: -«Нно, мёртвая!» Все мужики в этой деревне были в почтенном возрасте и все, как на подбор, ворчливые. Жизнь располагала… И возраст… Но сейчас Матрёне до этого было меньше всего дела.
-«Федулыч!» - обернувшись, воскликнула она. –«Ты, часом, не на рынок?»
-«Часом, именно туда…» - ухмыльнулся Федулыч. –«Тебя подбросить?»
-«Да, да…» - баба Матрёна со скоростью метеора заскочила в избу, взяла из заначки деньги, какую-то там немудрёную тару под продукты, мимоходом глянув на храпевшего во всю ивановскую муженька и выкатилась во двор, а затем и на улицу. Перед этим не забыв ещё раз сделать ба-альшой глоток из кувшина. Жара донимала так, что…
-«Что, Матрёнушка, жарень донимает?» - Федулыч любил проявлять такое вот «участие» к поселенцам родной деревни, особенно к женщинам, и они не возражали. Ну если только оччень доставал…
-«Донимает…» - буквально выдохнула она, с кряхтеньем залезая на телегу (возраст, возраст, будь он проклят!)
-«А ты на-ко, голубушка, глотни…», - нет, всё-таки этот Федулыч душка, нет предела его участию! Матрёна скосила взгляд в угол телеги, куда ей указал извозчик, как раз в этот момент тот, чмокнув губами, хлестнул лошадь и та дёрнулась вперёд – баба Матрёна чуть не упала, но удержалась. В углу телеги стояла здоровенная банка с чем-то тёмно-красного цвета.
-«Это что?» - осторожно спросила она.
-«Рассол свекольный», - наморщив лоб, произнёс Федулыч, он уже снова всецело погрузился в своё амплуа «водителя кобылы», понукал и хлестал ту вожжами и даже не смотрел на «пассажирку». –«И ещё там добавки какие-то… Жинка приготовила. Говорит, жажду утоляет…»
-«А сам, чё, не пробовал?» - Матрёна, как любой многоопытный человек, была осторожна.
-«Не-а» - и извозчик зевнул. –Не успел… Вона, ты попробуешь – и скажешь… Господи Иисусе, жара-то и впрямь будьте-нате…Нно, мёртвая!»… и они стали набирать скорость, трясясь на ухабистой дороге, словно лихорадочные.
Баба Матрёна с трудом оторвала банку от дна телеги. Н-да, тяжёлая. Ну, ничего. И не такое поднимали за свою бурную жизнь…
-«Ты тока не разбей», - извозчик впервые за всё время обернулся назад. –«А то жинка мне голову оторвёт… Или ящо чего-нибудь…»
Матрёна не ответила, потому как уже «приложилась» к банке. И жадно, с хлюпами, втягивала в себя её содержимое. Вкус у этого произведения Федулычевой «жинки» был какой-то кисло-вязкий, приторный и ещё какой-то – она не смогла бы даже описать его. Сказать, что он прямо-таки на глазах утоляет жажду, она тоже не могла. Но лучше, чем ничего… И она прикладывалась и прикладывалась к банке, периодически ставя её (тяжёлой была, зараза!) и через несколько минут снова поднимая.
-«Ты там всё-то не выпей…» - снова повернулся назад Федулыч. –«А то жинка…»
Он не успел закончить в этот раз свою «пластинку», потому что Матрёна, знавшая наперёд содержание, прервала его.
-«Не выпью, не боись…» - она поставила со стуком банку на дно телеги и вытерла пятернёй (на этот раз губы, а не пот со лба). Вот, странно – вроде как и жажда отступила… А точнее, нет – жара по-прежнему донимала, но одновременно, всё больше и больше, стали давать о себе знать другие ощущения. Баба Матрёна понимала, что зверски хочет писать. Выпитое до и после посадки на телегу давило на мочевой пузырь не по-детски. А пузырь был уже немолодым…
-«Туалет на рынке-то есть?» - беспокойно подумала Матрёна. –«Есть, вроде…»
…Есть-то он есть, но «старого образца» - дощатый, на одно очко и очередь в него, как из мужиков, так и из баб, всегда будь здоров. Всегда видела, но самой на рынке не приспичивало ни разу. Всегда с презреньем смотрела на этих «терпил» (Матрёна, хочешь-не-хочешь, а постепенно перенимала «городскую» терминологию – из телевизора и вообще…)
Да и до рынка ещё надо доехать… Путь неблизкий, от всех сёл-деревень на отшибе стоит, при городе. Поэтому все сельчане в него и стоят. Кто – «с дорожки», кто – «на дорожку»…
Едва доехав до рынка, Матрёна сразу поняла, что идея попасть в здешний туалет – утопическая. Очередь из самых разнополых людей, включая детей, чуть ли не опоясывала рынок по периметру. Да-а, благовоспитанным стало население, никто не гадит теперь по кустам, да и не видно их в ближайшей округе - только чахлые, солнцем выжженные. И дорога туда-обратно пролегает через «открытые» места, мимо сёл и деревень. Потому, видать, все, издалека приехавши, туда и ломанулись…
Баба Матрёна спрыгнула с телеги и чуть не писанула в трусы под панталонами. От неожиданности почти присела на корточки.
-«Ты чё, Матрён?» - извозчик глянул в её сторону, сам соскакивая с телеги и привязывая лошадь. –«Приземлилась, што ль, неудачно?»
-«Нет», - ответила Матрёна, с трудом переводя дыхание. –«Всё пока удачно…» (Воистину - пока!) –«Ты, Федулыч, когда назад собираешься ехать?»
-«Да вот, закуплюсь, как и ты, и поедем», - прокашлял Федулыч. –«Если что, подожду…»
-«Если что…» - беспокойно подумала Матрёна. –«Аа-а-а, ссать, ссать…» - она уже не стеснялась сама себе в этом признаваться и откровенно переминаться с ноги на ногу в своих деревенских сапогах, а то и приседать то на одну ногу, то на другу., чуть не танцуя вприсядку. Спустить штаны и сесть где-нибудь в укромном месте рынка, или вблизи от него она бы никогда себе не позволила. Вон, всё население «цивилизуется». Она же никогда не позволила бы себе «отстать» в этом плане, более того, всегда старалась быть примером «культуры». В молодости она, как уже говорилось, работала учительницей в одной из сельских школ, правда, недолго, и среди местных поселенцев было немало её бывших учеников, которые ей периодически встречались и здоровались. Нет-нет, только не это…
Как она покупала у ленивой аптечницы нужные лекарства (несмотря на заверения врача, та, толстая бабища с заспанным лицом, не раз и не два ткнув пальцем в рецепт спросила – а это что? а это?) но в итоге выдала за денежку всё, что положено – так вот, как это всё происходило, а после – закуп овощей и прочего, погруженного в мешок, который Матрёна едва взбебехала на себя и дотащила до телеги – (Федулыч, зараза, ещё не подошёл – ну где же ты, что б тебя?) – всё это Матрёна помнила в каком-то полусне. Ссать хотелось так, что помутилось сознание, тем более, что новый вал жары накатил с полной силой. Но о том, чтобы унять жажду знаменитым рассолом, не могло быть и речи. Это бы наружу, то есть в штаны, не вырвалось…
Матрёна, воспользовавшись тем, что Федулыча ещё нет, а вокруг никто вроде как и не обращает на неё внимание, согнулась и присела на корточки, перед этим забросив мешок со снедью в телегу. Хотелось откровенно задрать юбку и стиснуть рукой панталоны промеж ног. Хоть как-то, может, удастся сдержать…
-«Э, ты чё, Матрён?» - нет, всё-таки эта зараза, Федулыч, всегда появлялся внезапно! – даже на лошади, а уж сам по себе, пешим…
-«Ты чё, Матрён?» - повторил извозчик. –«Плохо тебе, што ля?»
-«Нет», - просипела сквозь зубы Матрёна, боясь опозориться прямо на месте – подкатило со страшной силой… И, увидев, что её ответ Федулыча не удовлетворил, поправилась: -«Вернее, да… Сердце чего-то… От жары, наверное…»
-«Сердце?» - Федулычу, наверное, следовало бы стать или врачом, или священником – он был само участие, особенно сегодня. –«С сердцем, Матрён, шутить нельзя. Мож, в больницу тебя отвезти?» (Если б, холера, ещё не глазел в её сторону!)
И тут Матрёна почувствовала, как жгучая струйка начинает пробуривать путь в её трусах. Покрывшись испариной, она с величайшим трудом сдержала «процесс». Но стало чуть легче и она выпрямилась.
-«Поехали», - почти «велела» она извозчику. –«Всё нормально…»
И не без труда снова взобралась в телегу.
Федулыч покачал головой, тоже взобрался на своё место и, привычно почмокав, хлестнул кобылу вожжами, прокричав своё знаменитое: «Нно, мёртвая!». Та, словно «изголодавшись» по езде, рванула вперёд, телегу тут же на ухабе ощутимо тряхнуло.
И обжигающее «пссссссссссс-с-с-с-с-с-с...» вдруг вырвалось с бешеным напором прямо в трусы из измученной промежности Матрёны. Еле смогла остановить…
На этот раз уже ощутимо проникло в панталоны. Слава Богу, юбка надёжно всё скрывает. До поры, до времени. Пока не польётся дождём…
Эта же самая юбка исключает возможность проникнуть рукой до штанов и исследовать, что там. Но промежность и бёдра своими ощущениями напоминают далёкое детство, когда писалась во время игр, заигравшись, а то и на уроках в сельской школе, стесняясь отпроситься и выйти… Матрёна всегда была культурной…
Обратную дорогу Матрёна вспоминала уже не как во сне, а как в горячечном бреду. Пару раз несмотря на то, что ехали только через оживлённые пункты и не было ни одного укромного места, была бредовая мысль соскочить с телеги (хоть на ходу! нет, нет, попросить Федулыча остановить – он бы остановил, конечно, но удивился бы несказанно всему дальнейшему) и сесть прямо на обочине… Позор был бы, конечно, несмываемый, на всю округу, но его не сравнить с тем позором, который может быть… Впрочем, уже подъезжаем…
Вот и родная изгородь. Баба Матрёна чуть не на ходу соскочила с телеги, чудом в очередной раз удержавшись – (нет, всё же по дороге ещё несколько раз пролилось!), не забыв сдёрнуть с неё свой скарб и поблагодарить Федулыча за всё. (Особенно за рассол – мысленно!!!)
(Храп из распахнутых окон уже не раздавался. Проснулся, что ли?)
Она, бросив мешок с овошами (там же лежали и лекарства для Пафнутия, неизвестно где находившегося), согнувшись и зажав всё между ног, теперь уже не стесняясь, чуть не кенгуриными прыжками понеслась к дощатому сортиру, находившемуся, как и подобает по всем правилам гигиены и культуры (исконно деревенской!) вдали от дома, метрах в тридцати как минимум!) И, когда она преодолела это расстояние, показавшееся ей бесконечным, и дёрнула на себя проржавевшую ручку двери, та не поддалась… Изнутри раздалось кряхтенье… Самые страшные догадки подтвердились.
-«Эй, ты надолго засел там, чтоб тебя?» - Матрёне было не до стеснений, она не заботилась в этот момент, что кто-то с соседних участков её услышит.
-«Ну, погоди ты, мать…» - и снова кряхтенье. (Чёрт, лекарь же ночью предупреждал, что этот его, Пафнутия, старческий недуг, вкупе с вколотым лекарством, может сопровождаться «медвежьей болезнью»…) А он и так-то, без всяких препаратов, ею страдал и мог в сортире окопаться на полдня…
-«Пафнутий, миленький, выходи!» - Матрёна чуть не плакала. –«Очень надо, ну очень…»
-«Сейчас, мать…» - даже сквозь дверь слышались удовлетворённые интонации пожилого муженька – видать, процесс облегчения организма и впрямь подошёл к концу. И лекарство, вколотое ночью, дало нужный эффект, и проспался муженёк и про… кхм… Вот только бабе Матрёне от этого не легче. Она слышала, как заскрипели доски внутри сортира – с очка слезает, молодчинка – и сама просто застонала от дикой боли внизу живота. Она почти присела на корточки, расставив широко ноги – стояла она на деревянном настиле, устилавшем последние метры до уборной – и, почти задрав юбку, пыталась рукой добраться до промежности в панталонах, уже влажной, но которую ещё можно было спасти. Или уже нет?
Шорохи внутри сортира, кряхтенье и прочие звуки, символизирующие «неторопливые сборы» муженька, окончательно сдвинули какой-то рычажок в измученном бабьем организме, какая-то мышца, дико болевшая и сопротивлявшаяся из последних сил всё это время, сократилась и в штаны забурлила огненная струя, всесокрушающая и проникающая везде, растекающаяся по ягодицам, просачивающаяся с неимоверной скоростью в обе штанины, а также в сапоги, и в виде сначала накрапывающего дождя, а потом и настоящего ливня, барабанящая по дощатому настилу. И в тот момент, когда Матрёна уже, не сдерживаясь, писала в штаны и сапоги в полную мощь, полуприсев, щеколда сортира щёлкнула и на свет появился дед Пафнутий со счастливым выражением лица, коего Матрёна давно у него не наблюдала. Видать, укол и всё, что после, и впрямь благотворно подействовали…
Впрочем, это «счастье» тут же сменилось таким выражением лица у старого, что Матрёна, уже выплёскивавшая на доски последние остатки мочи, вновь испугалась. Не за себя – за него…
-«Э… Ты чё, мать?» - этим «чё?» он прямо-таки скопировал Федулыча, и Матрёне стало смешно. Теперь уже можно было смеяться…
-«Да, ничё…», - в тон ему ответила она и, видя, что благоверный никак не может выйти из коматоза, взяла нить разговора в свои руки. –«Тебе лучше, я вижу?»
И, повернувшись, с насквозь мокрым задом двинулась по такому же мокрому дощатому настилу. Обернулась, ступив с него на землю и, видя, что муженёк застыл в позе «соляной столб», крикнула:
-«Идём! Я тебе лекарства привезла!»
И, когда муженёк «отмер» и догнал её нетвёрдой походкой (они шли по направлению к избе), Матрёна, у которой отчаяние вдруг сменилось хорошим настроением, пристально посмотрела в глаза благоверному и тихо, но отчётливо произнесла, прямо-таки повторив реплику героя из одного советского фильма:
-«Только не говори никому… Не надо…»