Публикую ещё один рассказ собственного сочинения, опубликованный мною ранее на омо.ру.

Старость нужно уважать.

            1

Не знаю, можно ли это назвать исповедью или чем-то в этом роде…
Пятнадцать лет прошло с момента события, о котором я хочу вам всем тут поведать. И что именно подвигло меня, замужнюю (с пятнадцатилетним же стажем) тётю, отпраздновавшей совсем недавно своё сорокалетие (тогда мне было, соответственно, двадцать пять), вдруг так разоткровенничаться с широкой аудиторией и рассказать о столь, прямо скажем, интимной подробности своей жизни – шут его знает. Хотя нет, вообще-то и я знаю. Точно знаю, почему и почему вдруг именно сейчас. Но об этом – в конце.
Город, в котором живём мы с мужем, не Москва и не Питер, но в понятие «мегаполис» с натяжкой укладывается. Название его я по некоторым соображениям озвучивать тут не буду. Скажу только, что у него есть всё, что есть у всех уважающих себя мегаполисов, в том числе довольно обширная и необъятная область, включающая в себя большое число городов, городишек, а также деревень прямо-таки с чудной природой, в одной из которых (расположенных на самой границе нашей области и соседней), почти в трёх часах езды до моего города) мне пришлось в тот день находиться. И вокзал в нём (в моём городе) тоже есть; большой вокзал, от которого отправляются как поезда дальнего следования, так и электрички, на одной из которых мне выпало возвращаться в тот знаменательный июльский воскресный день домой. Одной, без мужа, хотя свадьба наша после двухгодичного «присматривания» друг к другу состоялась этой весной; но именно это, как ни паршиво, и подтолкнуло к такому положению, когда мы с моим Андрюхой (меня саму Зоя зовут, а благоверный меня зовёт Заей – созвучно!) вместе проводим время редко (гораздо реже, чем до свадьбы!) Потому что Андрей, пылая чувством ответственности за созданную ячейку общества, бросился заколачивать деньги и пропадает неделями на работе. По выходным в том числе.
Вот и в эти выходные, как ни уламывала его отправиться вместе на дачу к родственникам, плюнув на работу, он всё же в субботу с самого утра попёрся туда… Я только успела проснуться, когда за ним уже стукнула дверь (около шести утра) и получила вслед только СМС типа: -«Зая, не скучай, привет тёте Гале и всем там… Кушай малину-клубнику…и т.д.» Ну, что делать? Я тоже поспешила подняться и уже где-то в начале одиннадцатого там, на даче «передавала привет тёте Гале», её мужу, детям и прочим родственникам по маминой линии. Но обо всём – по порядку.
Не хочу сказать, что мне так уж хотелось туда ехать, и малина-клубника, которой я там должна была наесться под завязку (и ещё больше взять с собой), прельщала меня мало. Нагрузить меня, кстати, должны были не только малиной, но и всеми «огородными» прелестями – картошкой, редиской, огурцами, помидорами (грунтовыми, по-моему), и всяким таким – плюс «наливочки» самого разного состава в бутылях-банках, засолы-разносолы и т.д.; тётя Галя, сестра моей покойной мамы, обладала большим размахом по этой части и в прошлый раз, когда в середине июня мы приехали к ней с Андрюхой, она на прощание всучила нам два здоровенных баула этого всего «добра». Тогда он на одном плече тащил один из баулов, а другой мы с ним за две ручки вдвоём. Теперь, видимо, всё это придется тащить мне одной (тот запас, несмотря на объём, мы успели уговорить довольно быстро, правда, угостив ещё и всех возможных знакомых-приятелей-сослуживцев)… А теперь - снова халява не помешает. Денежки, честно заработанные, на другое надо беречь…
Так вот – начала я с того, что не так уж и хотелось ехать… Но, во-первых, дома одной – тоска смертная (детьми мы на тот момент ещё не обзавелись). Во-вторых, всё-таки река, солнце, загар, купание какое-никакое, и вообще расслабуха… Ну и, в-третьих, как это бытовало выражение при совке: «старость нужно уважать». Я имею в виду тётю Галю, старшую сестру мамы (а мама умерла в прошлом году, почти перед Новым Годом, так и не дождавшись, когда Андрюха сделает мне заветное предложение – понятно, насчет чего). Два года шло к этому, но мы «не торопились». Ну, вот и дождались…Он был в командировке (и, как потом утверждал, по возвращении как раз и собирался сделать то самое), когда она умерла -  и поспел в аккурат на похороны, где тётя Галя смотрела на него такими глазами – она была в курсе маминых ожиданий и всего, что творилось в её душе последние месяцы жизни – болела она тяжело… Мы оба плакали и вечером после поминок Андрей сделал мне то самое  предложение, и после мы оба проплакали до утра… На следующий день мы подали заявление в ЗАГС, но очереди у нас, как и в любом мегаполисе, большие, и только весной состоялась регистрация и свадьба. И тётя Галя с её мужем, считавшая нас почти родными детьми, обхаживала нас со всех сторон, порой против нашей воли. Но нас с Андрюхой это не бесило. Ну, почти не бесило… Мы с ним оба в каком-то смысле уважали старость… Да, мы были отчасти детьми советской эпохи; он семьдесят третьего года, я – семьдесят пятого. А в тот день, про который я хочу вам рассказать, на дворе был июль двухтысячного…

            2

Не буду утомлять подробностями тех двух (вернее полутора) дней, что я провела там. Скажу только, что вторая половина воскресенья, начиная где-то с трёх часов дня, была ознаменована грандиозным застольем во дворе рядом с избой тёти Гали (инициатором застолья был один из братьев – каких-то там двоюродных-троюродных – её мужа, жуткий выпивоха). И «банкет» персон на двадцать-тридцать, с привлечением всех друзей и соседей с соседних дворов был организован без всякого повода, по принципу: «Мы не алкаголики, это им, чтобы выпить, нужен повод…» Овощи, фрукты и прочие продукты, которыми стол был заполнен, щедро «заливались» теми самыми наливочками разного состава и градуса – я, памятуя, что мне ещё ехать, пусть и не за рулём – употребляла наливочки послабее, хотя и в хорошем количестве – а те, что покрепче, уже были заботливо упакованы тётей Галей и её мужем вместе со всем прочим в мой баул – слава Богу, он набрался всего один. Хотя и он был внушительным, как по объёму, так и по весу – взвалив его на плечо, перед тем, как усесться за стол, я это оценила. Но дядя Юра (муж Гали) истово обещал сопроводить меня до вокзала на собственной машине, так, чтобы я успела на электричку (а при удачном раскладе – может и на поезд дальнего следования, проходящий там где-то в шесть вечера с минутами); как он собирался это сделать, «приняв на грудь» - таким вопросом мы оба тогда не задались. И никто из тех, кто был рядом (та же тётя Галя), не задался… А зря…

Время в ссылке (пардон, в гостях) летело незаметно. Где-то в районе полшестого, глянув на часы (я уже была облачена в свой почти что деловой – выходной костюм, вместо треников с футболкой, в которых я провела тут эти выходные, помогая Гале с Юрой копаться на грядках). И в своей тёмно-зелёной блузке и чёрных брюках (в последний момент я ещё надела под них и колготки – под вечер резко похолодало, хоть и светило солнце); а также в новых чёрных «деловых» туфлях на высоких каблуках – я среди «дачников-колхозников», восседающих за столом, смотрелась почти сюрреалистично. Так вот, глянув на часы, я решила набрать телефон своего благоверного. Ответил он не сразу.
-«Алло, Андрюсик», - протянула я тоном капризной аристократки, засидевшейся на фуршете не меньше чем в каком-нибудь посольстве – я тут домой собралась. Ты там как, не встретишь меня?» - я называла его каждый раз по-разному, сейчас вот – «Андрюсик». Редко я так общалась с ним в такой уродско-аристократической манере, сама себя ругала после этого, но сейчас, после наливок, меня, видимо, «развезло».
-«Дома – обязательно встречу, Зая» - он всегда меня называл одинаково, и сейчас его тон, в отличие от моего, был насквозь деловым. Мне показалось, что он издевается…
-«Какое – дома?» - я от злости словно протрезвела (да так оно, похоже, и было). –«На вокзал не подъедешь за мной на машине? У меня в руках баулище такой, что его от земли не оторвать… В багажник надо будет загрузить…», - у Андрюхи был подержанный «пассат», периодически ломающийся, но сейчас, слава Богу, он вроде был на ходу. Но мои надежды не оправдались.
-«Не, солнце моё», - протянул он как можно более мирным тоном (иногда он меня ещё так называл), - я сегодня дай Бог в десять вечера освобожусь. Зато завтра, может, пораньше»…
Я высказала в ответ ему полный набор тёплых и душевных слов, какие у меня обычно были в запасе для подобных ситуаций, и не ответив на его вялое предложение «оставить баул с продовольствием на даче, чтобы он туда сам заехал через недельку… или через две, а может через три?...» - встала из-за стола, бесцеремонно отодвинув кого-то из «сползших уже под стол» - видимо, принимавшего наливочки градусом покрепче - подошла к баулу и одним движением взвалила его на плечо. Видимо от злости, баул в тот момент показался мне лёгким, как пушинка.
-«Дядя Юра!» - мой возглас, больше походивший на вопль дикаря из новогвинейского племени, или на клич «Полундра!» на корабле, вторгся в «умиротворённую» атмосферу двора, в котором кто тихо переваривал принятую трапезу вместе с алкоголем, кто уже успел заснуть, а кто разбрестись по двору и окрестностям. Все вздрогнули и посмотрели на меня. Невесть откуда возникла тётя Галя (она всегда появлялась, когда была нужна).
-«Ой, Зоенька», - запричитала она, - «плохо что-то Юре стало, говорила, нельзя ему много пить, давление у него, да и сердце… И врачи говорили… Федька, брательник этот его долбаный, как появится…» - она махнула рукой в сторону дома, где, видимо, находились и дядя Юра в состоянии «грогги», и Федька-брат, не знаю уж в каком состоянии. Но до этого мне не было дела. –«Зоенька, а может останешься, заночуешь у нас солнышко? А завтра с утра поедешь, Юрка оклемается и отвезёт тебя. У него это уже не первый раз, отойдёт. Завтра поезд без скольки-то там девять утром, и нормально. Оставайся, родная…»
-«Какое «завтра», тёть Галя?»- я чуть не выла от злости, но на тётю Галю я сердиться просто не была способна. –«Мне завтра на работу к девяти… Всё, поехала я», - я, на одном дыхании, не снимая баула с плеча, потянулась к Галине и, как полагается, троекратно её расцеловала, после чего небрежно махнула всему остальному двору… -«Всем бай! Удачи!»
Я прошествовала к калитке походкой английской леди (в туфлях на высоких каблуках и с баулом это, наверное, смотрелось непередаваемо) – впрочем, и смотреть-то было некому, кроме тёти Гали – и когда я, выйдя со двора и развернувшись, чтобы закрыть калитку, повернулась лицом ко двору – я увидела, что она смотрит мне вслед каким-то сокрушённым взглядом, полным сочуствия и почти что вины, и испуга…дескать, ну куда же ты?... И я как могла, одарила её полным теплоты и «успокоения» взглядом, послав напоследок ещё и воздушный поцелуй, после чего она, видимо, успокоилась и, кивнув, отправилась в дом. А я зашагала «навстречу приключениям»…

            3

«Приключения» дали о себе знать практически сразу.
Идя по просёлочной дороге к автобусной остановке (теперь, после облома с дядей Юрой и его машиной, я могла добраться до вокзала только на автобусе, который ходил к тому же здесь с интервалом минут в сорок), я вдруг ощутила элементарную женскую потребность облегчить свой мочевой пузырь. Наливки, пусть и слабоалкагольные, но выпитые в отнюдь не слабом количестве, дали о себе знать по-настоящему (да и раньше давали, но в единственный туалет «деревенского» образца, находящийся на дворе, пробиться не было никакой возможности). Потом же настала потребность срочно уходить.
И вот теперь я шла, приседая поочерёдно то на одну ногу, то на другую, уже призывая всех святых, чтобы сдержать напор изнутри. Ссать хотелось неимоверно, и, видимо, в связи с этим, тяжесть баула вдруг с новой силой дала о себе знать. Злость и задор прошли, уступив место ощущению одиночества и почти что отчаяния (до автобусной остановки было ещё по-прежнему далеко). Да и когда я сяду в этот автобус, что изменится? До вокзала ему ехать где-то полчаса (блин, ехать с комфортом не получится, на поезд дальнего следования уже не успеваю, если только прямо сейчас бы отъехала на автобусе к вокзалу – но нет!) На электричку бы успеть, которая в восемнадцать сорок… Следующая в двадцать тридцать, дома буду ночью… О-о-о, Боже, писать, писать, писать…
Положение усугублялось тем, что с одной стороны дороги, по которой я шла, в ряд стояли дома, подобные тётиному – и там об «укромных местах» не могло быть и речи; с другой же стороны от дороги было чистое поле – настолько чистое, что просматривалось с дороги на десять вёрст вглубь – и также нечего было даже думать присесть и облегчиться незаметно. Тем более, накопилось во мне столько…, за полминуты не управилась бы точно, а народ, особенно пьяный, падок до таких «зрелищ»… Вечер воскресенья – вся окрестность была заполнена праздношатающимися – и местными аборигенами, и такими же приезжими, как я, которые, в отличие от меня, решили «остаться здесь заночевать». И вот теперь этот народ заполонил как улицу, по которой я шла (многие были навеселе), так и то самое «чистое поле», отделённое к тому же от дороги глубокой и довольно широкой канавой. Как люди преодолевали это препятствие, мне отгадывать было некогда. Я в своих туфлях точно не перепрыгнула бы, да и проблема «скрыться» никуда не делась бы. Там, в этом поле то там, то сям располагались дружные «компашки», или бухающие, или просто загорающие под вечерним солнышком.
Но нет худа без добра – анализируя, что ли, все эти дела и меряя шагами дорогу (наверное, самым точным названием этому было бы – медитация, когда сам себя уже не помнишь и не чувствуешь), я сама не заметила, как подошла к остановке. И – о, чудо! – практически в этот момент из-за подъёма горы (в этих местах шоссе почти никогда не шло прямо, а то извивалось, то шло на подъём или спуск) показался заветный автобус. Чудо… Но как показали последующие события, везения не бывает слишком много…
Было ровно шесть вечера.

Автобус был переполнен «под завязку», не говоря уже о том, что сам по себе представлял собой модель не то 60-х, не то 70-х годов и, казалось, того гляди развалится на ходу. И когда он, то «взрёвывая» двигателем, шёл на подъём, то спускался под крутую гору, вызывая у всех ощущение «невесомости», но гудя при этом как Боинг и словно треща по всем швам… В общем, невозможно рассказать, как всё это отзывалось на моём мочевом пузыре. Разумеется, не было и речи, чтобы сесть, все места были заняты и мне приходилось практически «висеть». На баул же, стоящий рядом со мной, я сесть боялась, драгоценные бутыли-банки с наливками-соленьями и др. завещано было довезти в целости. Старость, блин, нужно уважать…
Туалет…туалет… На вокзале, где он там… В моём воспалённом мозгу мысли метались, пытаясь судорожно найти ответ. Где?! Где он там? Сколько раньше ни приезжала сюда, ещё с мамой, когда та была жива, ни разу не приходило в голову узнать – нужды не было. А сейчас нужда такая…
К вокзалу автобус подошёл в восемнадцать тридцать пять. Пять минут до отправки. И «моя» электричка» у ближайшей платформы, слава Богу. Ещё одно везение? О-о-о, стоит бросить взгляд на окна – всё везение сразу видно. Вагоны, по крайней мере, последние – битком. И билетные кассы на той же платформе, и вроде как полагается билет брать… Или теперь и в пути продают? А то сяду, по ходу оштрафуют ещё… Билет или туалет? Аж в рифму. На что использовать эти пять…нет, уже три минуты. Громкоговоритель внутри поезда уже что-то там балаболит… «со всеми остановками»…К чёрту остановки, вот я заскакиваю с баулом в твоё чрево, в тамбур то есть, наплевав и на билет, и на облегчение организма, которое сейчас так нужно…давай, поезд, давай, родимый, без всяких остановок (эх, мечты, мечты – всё равно со всеми остановками, зараза, поедет), дуй до горы… то есть до конца, до города моего родимого, где на вокзале есть туалет, пусть и платный, но до десяти вечера работающий. Три часа продержаться! О, Боже, помоги!
Стоп…Неужели везение продолжается? При том, что весь последний вагон забит людьми, как сельдями в бочке, на самой ближайшей к тамбуру скамейке есть незанятое место… Для инвалидов…Ну и хрен с ним! Сейчас я плюхнусь на это самое место и пусть мне кто-то докажет, что я не инвалид. Сидя, терпеть всё-таки легче… Отрываю с трудом от пола тамбура баул, ставший внезапно тяжёлым, как штанга, отодвигаю одну створку дверей свободной рукой, другую – практически головой. Ну? Место – инвалиду?
Хрена там… Меня «подрезает» в последний момент какой-то высохший, напоминающий свёрнутый в трубку папирус, старикашка, в каком-то лапсердаке и кедах времён царя Гороха, буквально «отлепившийся» от противоположного окна (видимо, стоял там со своим скарбом, между сидящими пассажирами (а там целое семейство расположилось, из бабушек-дедушек и внуков целиком состоящее, понятно – место инвалиду никто не уступил бы). Это-то место, «моё», видать экспромтом освободилось, а он не сразу просёк, но как просёк – нырнул на это место такой ласточкой, что чуть меня с моим баулом и  полным пузырём не снёс. И рюкзак свой, больше похожий на мешок, зашитый и перелатанный в сотне мест, заполненный всяким-разным – и продуктами, как у меня, и ещё каким-то инструментом – рубанками, фуганками всякими – буквально взмахом руки увлёк за собой и плюхнул рядом. И рюкзак этот издал при этом такой жалобный треск, я удивилась, как не разорвался и всё не посыпалось. Во сноровка у деда! М-да, похоже, придётся стоять всю дорогу…
Я вернулась на «стоячее» место, в тамбур, у стены (благо его никто не успел занять!) и, прислонившись к стене, приготовилась к трёхчасовым мучениям, и (надеюсь!) к радостному избавлению от них после, в конце пути. Баул стоял рядом, вдоль дверей (ездила не раз этим поездом, вроде на эту сторону выходов не предвидится и эти двери не должны открываться, слава Богу!)
Матюгальник прохрипел «двери закрываются» и они с шипением закрылись. Поезд дёрнулся и я испытав в очередной раз «приятный всплеск» внутри, обессиленная, сползла по стенке и присела на корточки. В тамбуре, кроме меня, было ещё человек пять, но они не обращали на меня никакого внимания.
Наконец-то терпеть стало чуть легче!

Два часа из трёх прошли и электричка шла, вроде, по расписанию. Ещё одно «везение» по ходу пьесы – кондуктора или как их там нынче? продавали билеты в поезде, а не тупо брали штраф с неимеющих эти самые билеты… Но это не могло принести мне много радости.
За то время, пока я, то, садясь, то выпрямляясь, двигалась к заветной цели, несколько раз звонил Андрюха. Но только для того, чтобы, справившись: -«Ну как ты там?» и получив информацию о том, что еду (без подробностей, впрочем), тяжело вздохнув, сказать: -«Ну, а я задерживаюсь, солнце моё. Так получилось… Вот, может, завтра…»
Но «завтра» для меня на тот момент не существовало.
Народу в электричке (читай – в тамбуре, так как сам вагон был уже забит под завязку) прибавлялось всё больше. И я уже беспокоилась за своё положение, так как меня с моим баулом уже основательно притиснули к дверям (слава Богу, не открывающимся!), а кто-то даже чуть не плюхнулся на него, но вовремя был отогнан мной («Куда?? Себе не дозволяю!!!) И я уже откровенно ждала того перегона, когда мы въедем в «городскую» зону, перестанем забирать народ со всех полустанков и почешем уже, пусть и «со всеми остановками», но которых всё же не так много, до самого конечного пункта. До моего пункта…
Но тут произошло неожиданное…

            4

-«Плохо, плохо человеку! Помогите! Врачи есть?» - возглас, тут же, словно в унисон, подхваченный ещё десятком таких «голосистых», раздавался вроде как и совсем рядом, но сквозь толщу народа невозможно было определить, как далеко. И не определить было бы, если бы вдруг не отыскался такой доброволец с каким-то там врачебным дипломом-образованием среди стоящих у нас, в тамбуре. И несмотря на то, что и тут, и в вагоне плотность к тому моменту уже составляла два, а то и три человека на одно человеко-место (как сельди в бочке – по-другому не скажешь!), для этого добровольца мгновенно образовался довольно широкий коридор, ведущий к пациенту. И все, кто был в тамбуре, увидели этого самого пациента. И я тоже…
Это был тот самый дедок, «подрезавший» меня ранее при попытке сесть на «инвалидное» место. Теперь же он сполз с него на пол, и голова его лежала на том самом рюкзаке-мешке (видимо, кто-то заботливо подложил его ему под голову) и дышал, широко открыв рот, как рыба на берегу (и конечностями подрагивал, как та рыба плавниками), а тётка, сидевшая рядом с ним (вернее, с его местом – у окна), вынуждена была свести и отодвинуть колени, чуть не впечатав их в стенку, чтобы освободить место лежачему. Видно было, что именно её мало трогало самочувствие дедка, гораздо больше – собственный вынужденный дискомфорт. И на лице её, полуотвернувшемся к окну, было прямо-таки написано: «Слабое здоровьишко – сиди дома, мать твою!» Не исключаю, правда, что от деда пахло алкоголем и это наложило свой «отпечаток» (но, как оказалось впоследствии, это было не так). Уверена, что полвагона испытывали примерно такие же нежные чувства (м-да, очерствел народ в последние годы, лозунг «старость нужно уважать!» накорню забыт…) «Доброволец» тем временем протиснулся к дедку, проверил пульс, провёл все прочие необходимые «пробивания», и «в толпу» полетели его врачебные позывы:
-«Так! Сердечники в вагоне есть? Валидол, нитроглицерин, валокордин есть у кого?» - он «кидал» свои кличи, сердечники, видимо, в вагоне нашлись в нужном количестве и очень быстро, и нужные лекарства при них (не один этот дедок, видимо, выехал на природу с сердечными недугами!) Врач-доброволец приступил к работе с пациентом, и как-то само собой через некоторое время получилось, что «коридор», сквозь который мне был виден пациент, с которым меня так странно свела судьба (и знала бы я тогда, какое развитие получит это знакомство!), так вот, коридор этот постепенно «затянулся», люди сомкнулись, в тамбуре снова образовалась та давка и духотища, что была уже с середины пути. Я глянула на часы (руку поднять и то стоило усилий в этой давке!) – до города оставалось двадцать пять минут, и поезд вроде шёл по расписанию. Но мочевой пузырь разрывало так, что… словами не передашь… И я снова присела у стены.

Электричка ползла (именно ползла!) последний перегон до конечной платформы, как это всегда бывает при подъезде к городу. Народ уже спрессовался в тамбуре так, что на одно человеко-место приходилось уже… Нет места арифметике, такое ощущение, что все, кто был в вагоне, перекочевали в тамбур. Как же всем хочется быстрее выйти! Может, за тем же, зачем и мне? Чёрт, подумала я, а ведь в туалет сейчас может образоваться и очередь, в женский, по крайней мере… А до него ещё бежать… И не обогнать никого, настолько прижата я к стеклу дверей тамбура, что не вздохнуть… Про ощущения внизу живота вообще молчу… Наверное, последней из вагона выйду…
Так оно и произошло. Я стояла у дверей тамбура (закрытых) и терпеливо ждала, как тамбур, словно обожравшийся кит из чрева рыбок, «извергал» на платформу народ и опустошался сам, и духотища, царившая в нём до этого, постепенно сменялась каким-то подобием свежести и уюта. Остаться, что ли, на время здесь, в этом уюте? Но какой, к чёрту уют? О-о-о, дай мне силы добежа-а-ать…
И как же я потом жалела, что не рванула тогда «в первых рядах» к выходу! На крайняк, «подрезала бы» кого-нибудь…
Последними (вернее, предпоследними, передо мной), из вагона выходили тот самый дедок (шёл он вихляющим шагом и тащил свой, грозящий того и гляди рассыпаться, мешок-рюкзак на одном плече), а вслед за ним (вернее сказать, почти рядом, всё время норовя его обогнать и выйти раньше) выходила та самая тётка, его соседка по «инвалидному месту». Видно было (даже со спины), как он её раздражал… Сейчас – тем, что двигался со скоростью улитки, повторюсь, вихляя из стороны в сторону и грозя снова свалиться без чувств (и снова ей под ноги!) И он постоянно оборачивался и, открыв рот (как тогда, во время обморока), издавал в сторону тётки что-то нечленораздельное, видимо прося о какой-то непонятной помощи. А она отмахивалась и всё время пыталась, причём с сумками (у неё их было две, правда не таких огромных, как мой баул) его обойти и выйти раньше… И на самом выходе из вагона ей это удалось. А следом за ними, подхватив свой баулище, правда не взвалив его на плечо, выходила я. Теперь уже я упиралась в спину дедку и мысленно молила его двигаться быстрее. И о, Боже, что же произошло в следующий миг!...
Дедок занёс ногу на платформу…

Не знаю, хотел ли он, едва ступив на платформу одной ногой, сбросить свой мешок с плеча вниз и передохнуть, или же это его «повело» так, только рюкзак его, латанный-перелатанный и переполненный всякой всячиной – от картошки до электродрели – мотнулся с плеча и рухнул на платформу, на этот раз треснув при падении и разлезшись по всем швам… И банки с соленьями-вареньями, невесть как умещавшиеся в таком количестве  в этом рюкзачишке, и прочее барахло – всё это с грохотом и звоном разлелелось по платформе; какие-то банки, разумеется, разбились, какие-то – просто покатились (иные – очень далеко!), и прочий скарб постигла та же участь. Но это было бы ещё полбеды…
Сам же дедок, уже стоя на платформе обеими ногами (тётка-спутница уже обошла его к тому моменту и бойко продвигалась прочь, хотя, конечно же, увидела и услышала всё происшедшее; но не остановилась, а наоборот, ускорила шаг, явно не желая принимать во всём этом участие); так вот дедок, после того, как рюкзак грохнулся на землю и разлетелся, постоял так секунду-другую, словно созерцая всё это (блин, со спины не видно!) а потом рухнул навзничь, почти не согнув ноги, прямо на меня, тоже сошедшую на платформу и приземлившую баул. Я даже не успела подставить руки, и приняла на себя вес его тела…чем, отгадайте… Грудью и животом. С учётом ситуации – своим многострадальным мочевым пузырём.
Я присела почти на корточки – чтобы смягчить его (и предотвратить своё!) падение на спину. Его голова проехалась по моей груди и животу, и он свалился на асфальт, почти в той же позе, как когда лежал в вагоне. Сама же я падения на спину избежала, но… только падения.
Я пустила в штаны струю.
Да, именно выпустила струю, причём мощнейшую, которую чудом удалось через секунду сдержать. Не иначе из боязни обоссаться по полной программе при свидетелях (ещё оставшихся, пусть и в малом количестве – удивительно быстро все рассосались!), а также обоссать старика, лежащего у моих ног и так же, как и ранее, открывавшего рот, подобно рыбе. Но на этот раз он был в сознании и мог говорить…
-«Дочка, помоги», - прохрипел он.
Трусы мои и колготки (да и брюки!), принявшие только что внушительную порцию мочи, пропитались ею будь здоров (да, вспомнила детство, называется!) Но это нисколько не облегчило бешеного давления изнутри, а наоборот, усилило «давление на мозг» и напомнило о том, что проблему надо решать срочно.
-«Дочка, помоги», - ещё раз услышала я.
Глаза дедка были устремлены прямо на меня и в них светилось такое… Это нельзя передать словами – я просто для него сейчас была всем на свете, больше, чем всем. Такого взгляда я вынести просто не могла и единственное, на что меня хватило – это оторвать на мгновение взгляд от этого жалостливо-просящего стариковского лица и… обозреть беспомощно всё вокруг, в надежде увидеть хоть кого-то, на кого можно было бы переложить (или хотя бы с кем разделить) почётную миссию – помощь этому старикашке в сборе всего рассыпавшегося по платформе (только вот в какую тару – непонятно, рюкзак порвался в лоскуты!), а потом (всенепременно!) доставку старикана вместе с его добром куда-нибудь… Куда? Это сейчас было вторично. Первично – не обоссаться, ибо новая волна уже подкатила и я буквально согнулась в бараний рог, чтобы не выпустить вторую порцию в трусы…
Беспомощный (именно беспомощный!) обзор окружающего пространства, как я и ожидала, ни к чему не привёл. Явно не наблюдалось охотников помочь в «благородной миссии». И я, величайшим усилием воли «втянув» в себя жидкость, переполнявшую мой организм и подавив тягу к его немедленному освобождению, со вздохом примостила голову дедка на один из свёртков, валявшихся тут же, а сама в позе «пингвина» отправилась по платформе собирать раскатившиеся такие же свёртки, инструмент и бутылки-банки, которым «повезло» не разбиться…

Не буду описывать, к каким ухищрениям мне пришлось прибегнуть, чтобы упаковать всё добро деда так, чтобы оно не рассыпалось в очередной раз. И на какие жертвы пойти… Поясняю – под жертвами в данный момент я имею в виду то, что мне пришлось полностью перелопатить содержимое собственного баула и освободить энное количество мешков-пакетов (а в моём теперь в одних и тех же мешках соседствовали огурцы, редиска и морковь; или картошка со свёклой россыпью – и дома предстояло всё это сортировать). Но если бы только это…
Когда в конце концов я, на полусогнутых ногах и держась за живот, извлекла (не выдернула – упаси Господь!), а осторожно вынула тот самый, последний свёрток из-под головы деда; он при этом в очередной раз уставившись на меня туманным взглядом (большую часть всего этого времени он провёл в нирване, закрыв глаза) и прошелестел беззубым ртом «Спасибо, дочка»…
Воспитание, чтоб его, не позволило мне даже оставить на платформе безобразие в виде разбившихся банок и вылившихся из них разносолов. И я по максимуму сгребла всю эту гадость в один полиэтиленовый мешок и выкинула в урну. Всё, что возможно было сгрести… И тут судьба преподнесла новый сюрприз.

            5

Дедок закатил глаза и прохрипел:
-«Валокордин…дочка… Валокордин есть?...»
Конечно же, никакого валокордина у меня и близко не было. Но я снова взглянула на него и испугалась. Мне показалось, что цвет лица у него стал синеватым. Или только показалось… Мнительность, чёрт её дери…
-«Дедуля, до аптеки дойдём?» - вокзальная аптека, слава Богу, находилась совсем недалеко от того места, где были мы, но с другой стороны, вокзальный туалет находился в противоположном конце. А как мне сейчас надо было туда, в противоположный…
Я не берусь (всё равно не смогла бы!) описать, к чему пришлось прибегнуть, чтобы тронуться в путь до этой самой аптеки, составлявший где-то метров пятьдесят. И что стоило его пройти… Я шла, закинув баул на правое плечо назад, практически на спину, и в этой же правой руке держала два больших, «освобождённых» мною для такого святого дела пакета (только бы они не порвались!), куда уместился весь скарб деда (в том числе и порванный в лоскуты, но сохранённый и тщательно свёрнутый рюкзак). А на моё левое плечо опирался дедушка-сердечник, я буквально волокла его на себе, проклиная всё на свете и приседая на обе ноги.
Мы вошли в аптеку. В аптеке была очередь.
И, что самое «пикантное», ни одной скамейки, куда деду можно было бы присесть. И мне (хоть на мгновение!)
Когда я робко попросила первых в очереди «пропустить деда-инвалида», на это отозвались такими «любезностями» из очереди, что я тут же оставила эту затею. Кто-то «галантно» предложил нам показать удостоверение об этой самой инвалидности, которого, разумеется, не оказалось. И мне было кем-то сделано замечание в том смысле, что мол «за родным отцом в таком возрасте следить надо получше, чтобы удостоверение всегда с собой носил»…
Вот так вот… Ну, не зря же он меня там, на платформе, дочкой называл…
Я не стала никого разубеждать по этому поводу (слишком много объяснять бы пришлось!) и попыталась прислонить своего новоявленного «отца» к стенке, вдоль которой мы стояли (держать его висящим на своём плече я уже просто больше не могла!) Но он тут же сполз по этой самой стенке и мне (слава Богу, с помощью мужичка, кстати оказавшегося рядом!) пришлось его подхватить. Тут же какая-то бабуля любезно предоставила ему в качестве сиденья свой баул-чемодан, видимо, в отличие от моего, не набитый разносолами-наливками и вообще ничем бьющимся… Баул её стоял у противоположной стены и, как только мой «отец-попутчик» на него уселся, я тут же приставила к нему рядом оба пакета с его снедью и барахлом, мгновенно сняв с себя всякую ответственность за них. Стало чуть легче на душе. И терпеть – тоже.
Но я даже представить в тот момент не могла, каким же судьбоносным окажется в итоге «добрый жест» этой бабули!
Едва сев на тот баул и прислонившись спиной к стене, дед, пошарив вокруг себя мутным взглядом, неожиданно ловко выудил из какого-то неведомого кармана мобильник (тоже времён царя Гороха!) стал, подслеповато щурясь и всматриваясь в каждую кнопку, тыкать в них пальцами… И потом, после долгого держания мобилы у уха, вдруг заговорил в неё дребезжащим, прерывающимся голосом...
За то время, пока моя очередь продвигалась к окошку, я успела ещё раз выпустить струйку в штаны (и снова нечеловеческим усилием после этого сдержаться). Терпеть уже было просто немыслимо…

Стоящая передо мной в очереди тётка наконец отошла и я буквально чуть не влезла головой в заветное окошко. Аптекарша-продавщица тупо смотрела на меня.
-«Мне валокордин…», - то ли простонала, то ли прохрипела я, будучи на последнем издыхании. Аптекарша посмотрела на меня каким-то новым, любопытным взглядом, каким обычно смотрят на животных.
-«Валокордин», - непонимающе-беспомощно повторила я. (О, Боже, только бы не написать прямо тут, в очереди!)
-«Валокордин – какой? Ампулы, таблетки, капли, сироп, мазь, свечи?» - скороговоркой протараторила она. И снова уставилась на меня тем, любопытным, бля, лабораторно-исследовательским взглядом, каким смотрят на простейших, наверное…
И тут только я вспомнила, что не уточнила, какой, действительно, формы нужно лекарство (Терминология, блин, впиталась в мозг ещё с времён маминой болезни…) И я повернулась в ту сторону, где сидел мой «попутчик» и буквально крикнула в его сторону (со стороны, наверное, этот крик, смешанный с хрипом, можно было принять за вопль бабы, провожающей мужа на фронт):
-«Вам что? Таблетки или что?....»
Содержательно получилось… Впрочем, значения это не имело, так как мой дедок к тому времени опять откинулся на стену, закрыл глаза и впал в нирвану. Прошло пять секунд..шесть…
-«Разбудите его кто-нибудь!!!» - уже практически завопила я. За моей спиной в очереди уже стал раздаваться ропот (дескать, не задерживай!)
Разбудить старика попробовала та самая бабушка, владелица баула, на котором он сидел. Но безуспешно. И когда я уже окончательно потеряла надежду и понимание, что мне делать (моча с очередной силой ударила мне в мозг), помощь пришла неожиданно.

В помещение аптеки влетела (буквально влетела!) молодая пара, где-то моего возраста. В руках у молодого человека был полиэтиленовый пакет с чем-то на дне. Дама, влетев первой, обозрела всю аптеку и, увидев у стенки пребывающего в иномерном пространстве деда, устремилась к нему с воплем:
-«Папочка! Что с тобой? Папочка! Папочка! Папочка!....»
Прошло всего пара мгновений (за это время она это своё «папочка» успела повторить, по-моему, раз десять), но мне они показались вечностью. И я наконец-то включила соображалку и крикнула в сторону этой пары (уже из последних сил):
-«Ему валокордин – ЧТО?!!!!»
-«В смысле?» - девица уставилась на меня примерно таким же взглядом, как ранее аптекарша.
-«Мазь, таблетки, сироп, свечи… Или эти, как их…ампулы?» - мой мозг уже был не способен что-то упорядочивать, и я шпарила то, что запомнила из слов продавщицы…
-«Ах, Господь с вами, девушка, какие свечи? Ничего не надо, всё у нас с собой…» - и девица буквально выхватила пакет из рук спутника, присела на корточки рядом с баулом, на котором восседал «папочка» - и он тут, же, словно по волшебству, зашевелился открыл глаза и, обведя всю аптеку мутным взглядом, что-то прошелестел беззубым ртом, глядя на девицу (на дочь свою то есть). В мою сторону он даже не взглянул.
Девица вывалила на баул рядом с сидящим «папочкой» всё содержимое пакета. Там, по-моему, было пол-аптеки. Какие-то ампулы, шприцы, даже жгут для перетягивания вен, упаковки чего-то там ещё… Я, как зачарованная, смотрела на всё это, не в силах оторвать взгляд и даже забыв на секунду о своей проблеме и о том, что отвернулась спиной к окошечку и аптекарше, напрочь заслонив это окно собой. В чувство меня привела толпа., тоже на время дезориентированная происшедшим, но быстро опомнившаяся…
-«Девушка, вы всё купили, я так понимаю? Для папы своего», - последнюю фразу юморист из очереди произнёс пониженным тоном и, несмотря на издёвку, я была ему за это почти благодарна, за то, что тема не получила развития. Моя проблема с новой силой дала о себе знать, и я ринулась к выходу, подхватив свой баул и взвалив его на плечо (вновь он мне показался легче пушинки, так велика была тяга поскорее убраться отсюда). И, с трудом распахивая (буквально «вынося» плечом дверь аптеки и вырываясь на воздух), я услышала вслед (голос принадлежал молодому человеку):
-«Девушка, спасибо вам огромное! Извините, так получилось!»
Видимо, дедок в телефонном разговоре основную канву событий всё же передал…

            6

Я неслась через весь вокзал, волоча на себе баул (вновь потяжелевший) и буквально извиваясь под ним. Господи..ссать, ссать, ссать….
Я отметила про себя, что только вот сейчас, когда я окончательно освободилась от ответственности за деда, та проблема по-настоящему овладела моим мозгом. Никогда ещё я так не хотела в туалет, даже в детстве… Наверное, у каждого из нас (и мужчины не исключение) были в жизни ситуации, когда хотелось нестерпимо и вставал вопрос о пределе терпения, о том, что у любого взрослого человека может встать вопрос: «Или здесь и прямо сейчас, или в штаны». У меня словно всколыхнулось давно забытое, словно из другой жизни, это детское (хотя нет – не детское, а именно «взрослеющее», чтоли? ощущение, на грани, когда нет…нет..нельзя! ты в таком возрасте, что уже стыдно в штанишки), а там уже набухает, становится горячо и мокро, ты чувствуешь, как поток словно прорезает-пронизывает одну из твоих штанин, а то и обе, и начинает хлюпать в туфельках или сандалетках… И потом ты переодеваешься, и мама тебя ругает и шлёпает, говоря: «Ну как же так, ведь большая уже!!!» Несколько раз со мной бывали такие случаи в «предшкольном» возрасте, можно сказать, и всякий раз в этот период я слышала от своей мамы эту фразу, сопровождаемую порой шлепками. А теперь мамы нет, только воспоминания о ней… И возраст у меня далеко не дошкольный. Но…
Вот оно, вожделенное здание. Чтобы попасть к себе, в «Ж», необходимо обежать его кругом. Я ломлюсь в дверь и…
-«Девушка, вы куда? Закрываемся», - голос скрипучий и взгляд у тётки, сидящей за столом (вернее, уже встающей из-за этого стола), напоминает мне недавний взгляд аптекарши.
Я смотрю на часы, висящие над входом – без двух минут десять! Совсем забыла, с этой заботой о ближнем и стоянии в аптеке, что туалет до десяти… И кустов никаких поблизости. О, Боже!
-«Пожалуйста, я вас умоляю!!!» - мой возглас, наверное, отразился от всех стен помещения, куда я заскочила и многократно усилился как этим, так и отчаянием, которое я вложила в него. –«Ещё две минуты!»
И на пониженных тонах (громче всё то же клятое воспитание не позволяло) – добавила:
-«Извините, но я сейчас описаюсь»…
Она скользнула по мне взглядом, ровно ничего не выражающим (а интересно, как часто её посетительницы в таком состоянии ломятся к ней?) и, усевшись снова за стол и глядя мимо меня, холодно произнесла:
-«Оплачиваем…»
Словно в ответ на это, что-то предательски сработало внизу моего живота, и я вытолкнула в трусы очередную струйку. Мои трусики и колготки, поддетые под брюки, успевшие уже подсохнуть после предыдущих «аварий», снова увлажнились.
Я чуть не со слезами на глазах стала выгребать из карманов брюк, плотно прилегающих к бёдрам, мелочь. Тем, чтобы достать её в нужном количестве заранее, я, конечно же, не озаботилась… «Крупняки» были надёжно упакованы в потайном кармане внутри баула и лезть за ними был не вариант. К тому же пока она отсчитала бы с большой купюры сдачу…
-«Девушка, можно побыстрей?!» - взгляд «кассирши» потерял былое равнодушее и приобрёл оттенок холодной злобы. –«Сейчас закрою и будете решать свои проблемы не знаю как».
Мелочь не хотела набираться. Я выскребла из кармана всё, что там было, вплоть до ворсинок. Не хватало двух рублей.
«Всё, девушка, закрываю, извините» - она встала, похоже, с окончательным намерением меня выпроводить.
И я почувствовала, что писаю в штаны, уже по-настоящему и в полную силу.
Моя дырочка, доселе из последних сил державшая всё содержимое внутри, раскрылась и я ощутила, как струя по левой ноге (то самое ощущение из детства!) пробурила путь до ступни и затекла в туфлю. Туфли, свои «деловые», недавно купленные туфли, я боялась испортить больше всего!
-«Подождите, подождите!» - буквально завопила я, согнувшись, и, как ни странно, это оказалось именно тем, чем надо. Во-первых, это сдержало (не вполне и ненадолго) излияние в штаны, во-вторых, я инстинктивно при этом прикоснулась к другому своему карману, где – о, чудо! Нащупала что-то похожее на монету. Я извлекла её на свет и это оказались те самые, «недостающие» два рубля. Я буквально швырнула их на жестяное блюдце,  к остальной мелочи и она зазвенела жалобным звоном, в котором, по-моему, отразились все мои страдания сегодняшнего вечера… И я перевела взгляд, полный этого самого страдания, на «кассиршу», чёрт бы её побрал.
Она, даже не посмотрев на меня, сгребла мелочь в ладонь, потом высыпала её в матерчатый мешок, полный до краёв такой же мелочью, застегнула его на пуговицу и только тогда нажала на педаль под столом. Что-то щёлкнуло и я буквально «проторила» поворачивающийся турникет, перенеся через него тяжеленный баул и рванулась в «святая святых», где прекрасная половина справляла нужду…
По чьим-то, видимо, «экономическим» соображениям, ни кабинок как таковых, ни даже перегородок для «уединения» в этом туалете не было. Не было и унитазов; был ряд из четырёх аккуратно вырезанных (вернее, не заложенных плиткой-кафелем в полу отверстий, довольно большого размера и имеющих почему-то ромбовидную форму! И (о, полёт фантазии архитектора, вкупе с заботой о ближнем!) – в центре каждого такого ромбовидного выреза были установленные (неведомо как, на стояках каких-то, что ли, закреплённые? – по две металлические площадки, имеющие форму человеческих ступней, на которые полагалось вставать ногами.  Был риск, кстати, промахнуться, угодить ногой мимо этой площадки и попасть ею сами понимаете куда… Но все эти мелочи меня сейчас не волновали. Главное, что не было народу, и это должно было спасти меня от позора публичного, но не от позора вообще. Я уже понимала, что мне его не избежать…
Я пузырила уже вовсю, расстёгивая на ходу брюки, и мне казалось, что я слышу шипение в штанах от собственного писа. Бросив свой баул на одно из немногих незагаженных и незалитых водой (и ничем другим) мест, я в мгновение ока скинула туфли и они брякнулись рядом с вещами. А сама, успев спустить до колен брюки (по счастью, чёрные – то, что они насквозь мокрые, никому не будет видно!), а вместе с ними и колготки (на которых уже сухого места не было!), и не обращая внимания на то, что стою в этих самых колготках прямо на полу, в луже и грязи, встала, раскорячившись, над самой ближайшей «ромбовидной» дыркой, даже не потрудившись шагнуть на те самые «площадки»… Трусы спустить так быстро, как колготки и брюки, не удалось, и я несколько секунд писала прямо в них, вдруг поймав себя на том, что такое «самоизнасилование» мне почти нравится!!! И даже то, что эта [Цензура]-вахтёрша, по чьей вине (не считая, конечно же «дедка») я обоссалась, как дошкольница, могла сюда заглянуть и увидеть всё это, меня нисколько не смущало! Я сикала в трусы и наслаждалась этим давно забытым, из детства, ощущением… Но несколько секунд спустя я всё же придержала напор мочи (теперь это было уже намного легче), свела ноги вместе и спустила трусы (а вместе с ними и колготки, и брюки) к самым щиколоткам. И, шагнув назад, на «ножной плацдарм», присела… И то, что ещё оставалось в моём мочевом пузыре, со скворчанием устремилось туда, куда отправляли лишнюю жидкость все, куда по правилам, должно было попасть всё, что переполняло меня и мучило. Но не попало…

            7

Я не буду описывать, как прошла (вернее, протиснулась через турникет, перекинув через него баул) с каменным лицом мимо суки-вахтерши и как добралась до дому… Слава Богу, что в бауле моём были тапки, которые я носила на даче и ещё там, в туалете, надела на мокрющие и грязные ступни ног вместо туфлей (туфли же аккуратно упаковав, уложила в сумку)… И слава Богу, был поздний час и завтра был будний день, так что в транспорте (а без него до дому никак мне было не добраться, Андрюху с машиной с учётом всех обстоятельств я ни за что не стала бы вызванивать!) так вот, в автобусе народу практически не было, и того, что от меня начнут шарахаться, я почти не опасалась… Тем не менее я старалась держаться подальше от людей, и до родного двора добиралась закоулками. В окнах моей квартиры горел свет. Значит, вернулся… М-да, сближаться-целоваться в таком виде не хотелось бы. Что же делать?
Вошла в подъезд. И тут…о, чудо! Двойное чудо! Во-первых, народу никого и темень, хоть глаз выколи, а во-вторых… Открыта дверь в подвал (по недосмотру техников, что ли?) Раньше я бы и под страхом смерти туда бы не полезла, но сейчас… ничего лучше и придумать нельзя. Спустившись на пролёт по каменным ступеням вниз и зайдя в «невидимую зону», я с реактивной скоростью спустила с себя брюки (сильно влажные!), потом трусы с колготками (мокрые насквозь!) и, с быстротой молнии освободив в бауле ещё один из пакетов, упаковала их (колготки с трусами) туда, зарыв этот свёрток на самое дно сумки. После чего несколько раз (стоя посреди тёмного подвала с абсолютно голыми ногами и жопой – вот сюрреализм!) – несколько раз с бешеной амплитудой встряхнула свои «сильно влажные» брюки, словно стремясь вытрясти из них всю ту «влагу», что впиталась в них. И несколько мгновений стояла так, «покачивая» эти самые штаны в руках, не решаясь влезть в них снова. И опять – бешеное «встряхивание» их, и так несколько раз подряд. После очередного раза я тщательно принюхалась к ним – ну да, тот самый запах, конечно, имел место, но, к моему удовлетворению, был не столь уж сильным – почти всё «приняли» на себя трусы с колготками. В конце концов я заставила себя влезть в свои подвысохшие штанцы и противная влага, уже остывшая, словно облепила мне ноги до икр, мой зад и пипу. Но это я преодолею, главное – возможный запах. Будем надеяться, что муженёк не «унюхает» с порога…
Последней манипуляцией была смена «дачных» тапок снова на туфли, в которые я влезла голыми ступнями, не боясь их испортить. И тапки я тоже упаковала в баул. Всё это я проделала почти в кромешной тьме, лишь при слабом освещении, проникавшем в подвал с улицы.
Поднимаясь по лестнице подвала наверх, я поймала себя на том, что иду с прямыми ногами, широко их расставляя, словно обоссавшийся ребёнок – всё-таки силён инстинкт брезгливости, стараюсь, чтобы ЭТО как можно меньше о себе напоминало. Нет, так нельзя. Превозмогаю эту самую брезгливость и стараюсь идти естественно, не обращая внимания на «детство в штанах», при каждом шаге противно «дающее знать» о себе…

Когда я, открыв дверь в свою квартиру ключом, вошла, Андрей встречал меня в прихожей…
-«Господи, ну что ты так долго?» - я знала, что его волнение неподдельно, и обычно я отвечала на него взаимностью, но в этот раз мне очень хотелось его помучить. По понятным причинам…
Я скинула туфли и, скользнув по нему взглядом английской королевы и не сказав ни слова, прошла в комнату, неся на плече баул. Одним рывком я скинула его с плеча и затолкала под журнальный столик. Не хватало ещё, чтобы мой благоверный начал сейчас сам разбирать его…
Благоверный не пошёл за мной в комнату. Он оставался на пороге, но уходить не собирался. Он смотрел на меня, и взгляд его был полон чувства вины и сожаления. Это при том, что он знал далеко не всё…
-«Прости меня», - произнёс он. Но в голосе его при этом звучала всё же какая-то полуирония, что ли… Ну, а что – жива ведь, ничего…
-«Простила, поняла и приняла», - в тон ему, полуиронично ответила я. (Формула, проверенная временем…)
-«Теперь только вместе к родичам будем ездить», - проговорил муж. –«Ну что, устала?»
-«Не то слово», - вздохнула я.
…М-да, воистину… Не то… Но всегда ли нужны «те» слова?
Спустя несколько минут всё, подлежащее стирке, отправилось в стиральную машину. Для конспирации – вместе с грудой другого белья, уже давно дожидающегося подобной процедуры. И шум её, и мощный звук плещущей воды, который я слушала (почти зачарованно), сидя в комнате, словно символизировал для меня «смывание», безвозвратный уход в прошлое всех событий сегодняшнего дня. И вместе с ними – словно уход целой эпохи, какого-то старого и исчерпавшего себя участка моей жизни. И Андрюхиной тоже, хотя он, может, в отличие от меня, сейчас этого и не ощущал.

На дворе был июль двухтысячного…
За то лето мы с Андреем не раз и не два вместе посетили тётю Галю с её многочисленными родственниками. И дяде Юре, оклемавшемуся тогда после той бурной ночи, тётя Галя с тех пор больше не позволяла столько пить…
Мы с Андреем вместе зарабатывали деньги, ходили по ночным клубам и кинотеатрам, строили планы… Мы всё с ним после того дня делали вместе…
В конце августа мы с ним (каждый на своей работе) взяли отпуска и слетали на две недели в Турцию. Там мы тоже круглые сутки были вместе и никогда не разлучались.
А в начале октября я узнала, что беременна…

            8

С тех пор минуло пятнадцать лет.
Дочке моей в конце мая исполнилось четырнадцать. Она у меня самая лучшая. Такая же душевная и сердобольная, как я. Иногда, как и я, даже слишком…
Я это хорошо знаю, потому что она делится со мной всем. Всеми событиями, с ней происшедшими, даже не столь значительными, и переживаниями тоже. Причём – без всякого нажима с моей стороны. Я совершенно не считаю себя вправе лезть к ней в душу, но между нами протянулась какая-то перинатальная нить, что ли… Мы с ней друг друга чувствуем… Она говорит, что собирается стать врачом. Я ей говорю, сначала школу закончи…
Вот и сегодня, вернувшись летним вечером с какой-то своей тусовки (я в комнате, смотрю телевизор), она, хлопнув, как обычно дверью в прихожей, копошится там, разуваясь и, как мне показалось, куда-то торопясь. Я прибавляю звук в телевизоре, но даже сквозь него слышу хлопанье дверей в туалете, после довольно долгой паузы – шумное спускание воды, потом плеск в ванной, и через некоторое время дочурка возникает на пороге.
-«Фу-у, привет, мам», - говорит. –«Ты как?»
-«Я нормально, Настёна», - говорю. (Дочку Настя зовут). –«А за тобой чего, гнались, что ли?»
-«Да, почти», - отвечает она и прыскает со смеху. –«Ты прикинь, мам, до дома еле добежала, чуть не обоссалась», - тут она маленько смущается, но быстро приходит в себя, «негласные» правила, установившиеся в последний год между нами, позволяют использовать такой «вольный» лексикон… -«Мы тут с Маринкой, ну знаешь её, из подъезда соседнего, она тоже, как и я, во врачи готовится, из клуба возвращаемся, а тут во дворе бабке, ну той, с первого этажа, плохо стало. Все, кто там, хлопочут, охают, никто не знает, чего делать. Ну, а у нас-то с Маринкой какие-то познания уже есть, вот Сергеевна – соседка её, к нам: девочки, помогите! Куда денешься, блин – сначала пульс, потом искусственные дыхания там всякие…еле откачали, в общем. И, самое пикантное, мам – и я, и Маринка – обе мы джин-тоником перегружены по самое не балуй, я этой бабке, Серафиме Иванне, непрямой массаж сердца делаю, а самой пи-пи охота так, что жуть… Думала, обоссусь прямо там…», - и смеётся. –«Но обошлось всё. Не знаю, как там Маринка, позвонить надо...»
-«М-да», - вроде почти безучастно, не подавая вида, отвечаю я. –«Ответственность за других людей – это дело такое… А у врачей – вдвойне…»
-«Я только сейчас подумала, мам…», - как-то по-взрослому, глядя мимо меня, в стену, произнесла Настя. –«А вот у врачей, когда они операции там всякие делают, и всё такое… у них с этим делом как? Ну, в смысле, если там во время операции или чего такого в туалет захочется, как быть? Они там чё, подменяют друг друга или как?»
На меня вдруг напало такое веселье, что я еле удержалась от хохота. Но виду не подала.
-«Не знаю», - притворно-равнодушно ответила я, почти зевнув при этом и глядя мимо, на её манер, в стену. –«Может, подменяют, может – «или как»… Меня Бог от этого миловал – у операционного стола стоять. Поэтому и говорю тебе доченька – взвесь всё, прежде чем такую профессию себе выбирать, жизненного опыта наберись. Школу, опять же, закончи…»
Я прервала свой монолог, взглянула на дочь, которая, как оказалось, внимательно меня всё это время слушала и столкнулась с её детским, почти испуганным взглядом. Секунду-другую смотрели мы неотрывно друг на друга…
А потом обе одновременно прыснули и расхохотались.
Мы чувствовали и понимали друг друга с полуслова…

Отредактировано Cabaliero (16-07-2019 22:11:48)