Профессор Тарас Меняйко, гений биомеханики и функциональной гастроэнтерологии, семь лет трудился над своим magnum opus — «Энтеро-синхронизатором». Прибор, внешне напоминающий старомодный радиоприёмник с парой нелепых антенн, был призван мягко, но властно регулировать перистальтику кишечника. Идея была в синхронизации биоритмов гладкой мускулатуры с заданными алгоритмами, чтобы навсегда избавить человечество от запоров. Но в протоколы закралась ошибка, превратившая «регулятор» в «катапульту».
Профессор ещё не знал о фатальном баге. Он ушёл в институт, оставив прибор на столе в кабинете, рядом с которым стоял его новый, сверхмощный телескоп «Мицар-500», купленный для наблюдения за звёздами в условиях городской засветки.
Его младший сын, Лёва, человек с пытливым умом и извращённой фантазией, зашёл в кабинет. Его взгляд упал на «Энтеро-синхронизатор», а затем переметнулся на телескоп. В голове, как вспышка сверхновой, родилась идея прекрасная и ужасная. «А что, если?..»
С помощью изоленты, паяльника и чистой интуиции гения-вредителя он примотал антенны прибора к объективу телескопа. Получился гибрид, похожий на орудие мести инопланетян с плохим пищеварением. Лёва понял: это не просто телескоп. Это — Анти-Мидас. Всё, на что он падёт его взгляд, превращалось не в золото, а во всё, что противоположно золоту.
Он выкатил монстра на балкон своей тридцатиэтажной башни. Внизу, как муравейник, кипела жизнь центрального бульвара и прилегающих улиц. Была суббота, ясный полдень.
Лёва навёл свой аппарат на первую цель. Это был уличный мим, застывший в позе «натягиваю невидимую верёвку». Лёва поймал его в перекрестье.
Белое лицо клоуна исказилось гримасой крайнего удивления. Его стройная, застывшая фигура вдруг согнулась пополам. Тишину нарушил негромкий, но выразительный звук, похожий на хлопок пробки от шампанского. В его белых, накрахмаленных штанах расплылось темное пятно, быстро сменившее цвет на густо-коричневый. Мим, нарушив кодекс молчания, прохрипел: «О, боже!» — и побежал, прихрамывая, к ближайшим кустам.
Воодушевлённый успехом, Лёва перевёл телескоп на пару воркующих голубков на скамейке. Молодой человек что-то страстно шептал девушке на ухо. Его рука нежно лежала на её плече. Внезапно его лицо побелело. Он замолчал на полуслове, его глаза расширились от панического непонимания. Раздался низкий, продолжительный рокот, словно запускался старый дизельный двигатель. Девушка с визгом отпрянула, но было поздно. Её возлюбленный, не в силах сдвинуться с места, просто опустил голову, в то время как дорогие джинсы начинали безнадёжно темнеть. Девушка, пытаясь подняться, сама внезапно застыла, её тело содрогнулось от внутреннего толчка. Тихий, но неумолимый шелест, словно из пакета выдавливают последнюю ложку йогурта, возвестил о том, что её белые льняные шорты постигла та же участь. Они сидели рядом, в оцепенении, глядя друг на друга в ужасе.
Далее была группа фитнес-блогеров, снимавших ролик о здоровом образе жизни. Три подтянутые девушки в лосинах приседали синхронно. Лёва провёл лучом по всей группе. Эффект был массовым и почти одновременным. Ритмичные приседания сменились хаотичными подскоками. Одна из них, с лицом, выражавшим чистейший экзистенциальный ужас, просто застыла в полуприседе, и её розовые лосины стали резко увеличиваться в размерах сзади, меняя свой цвет на коричневатый. Другая, пытаясь сделать выпад, вместо этого издала звук, напоминающий разрыв брезента, и рухнула на газон. Третья, видимо, обладая железной волей, судорожно сжала ягодицы и, скрестив ноги, пошла гусиным шагом к Starbucks, оставляя за собой на асфальте прерывистый коричневый след.
Лёва разворачивал свой телескоп, как пулемёт. Он водил им по очереди за кофе, по уличным музыкантам, по продавцам воздушных шаров, по детям (их быстро утаскивали рыдающими родители), по полицейским (что привело к временному коллапсу правоохранительной системы на бульваре), по бизнесменам, разговаривавшим по телефону.
Полицейский Костюшко с важным видом поправлял ремень. Внезапно его спина выпрямилась, как струна. Его глаза, суровые и внимательные, остекленели. Из-под форменных брюк, плотно облегавших его мощные ляжки, донёсся глухой, влажный хлопок, а затем тихий, но отчётливый шепот стекающей жидкости. Он медленно, очень медленно, прислонился к патрульной машине, пытаясь сохранить вид служаки, в то время как по его ноге, под брючиной, побежала тёплая волна.
Бизнесмен Нестеренко громко говорил по телефону: «Сливайте активы! Все! Немедленно!» Его собственный организм воспринял команду буквально. Его лицо, обычно надменное, исказилось. Он судорожно сжал ягодицы, но это лишь смазало картину. Звук, похожий на порцию взбитых сливок, вырывающуюся из сифона, прозвучал прямо в трубку. «Что? Нет, это не я, это... обстановка...» — пробормотал он, чувствуя, как дорогой костюм от Brioni наполняется густым, непоправимым содержимым.
Курьер Мыкола нёсся на велосипеде с огромной сумкой. Луч настиг его на полном ходу. Его лицо скривилось в мучительной гримасе. Он попытался затормозить, но его тело решило иначе. Мощный, гортанный звук, похожий на рык медведя, вырвался из него, сопровождаемый видимой волной, исказившей ткань его шорт. Он съехал с велосипеда и, не выпуская из рук руля, поплёкся к ближайшему подъезду, оставляя за собой на асфальте прерывистый влажный след.
Уличный музыкант-гитарист заливался пафосным рок-балладом. На высокой ноте его голос внезапно сорвался в фальцет. Его пальцы замерли на струнах. Вместо финального аккорда из-под его кожаных штанов раздался звук, напоминающий разрыв брезента. Он сидел, уставившись в пустоту, пока его джинсы медленно наполнялись тёплой массой, а микрофон передавал в усилитель лишь тяжёлое, прерывистое дыхание.
Девушка, фотографирующая еду, склонилась над тарелкой с пастой, выставляя ракурс. Внезапно её смартфон дрогнул. Идеальный кадр был испорчен. Не резкостью, а тем, что её тело издало тихий, но недвусмысленный булькающий звук, а на её бежевых брюках, в самой выступающей точке, проступило тёмное, влажное пятно. Она застыла в позе, глядя на испорченное фото и на испорченные брюки.
Интеллигентный тип в очках, погружённый в роман Умберто Эко, сначала просто напрягся. Потом его пальцы сжали переплёт так, что костяшки побелели. Он издал тихий, почти интеллигентный стон, и его льняные брюки медленно, но необратимо пропитались тёплой, густой волной. Он не двигался, просто сидел, глядя на одну и ту же строчку, пока реальность медленно проступала сквозь ткань.
Бульвар погрузился в хаос. Воздух, некогда наполненный ароматами кофе и жареных каштанов, теперь был густ и тягуч, как бульон из общественного туалета на вокзале. Звуковая палитра состояла из сдержанных стонов, отчаянных криков, панических звонков, сирен и того самого, многоголосого и неуёмного хора, что возвещал о нежданном освобождении. Зрелище было сюрреалистическим: сотни людей, одетых в модные одежды, застывали, прыгали, пытались бежать, но их настигала неумолимая, тёплая густая хлюпающая волна, исходящая изнутри. Это была картина брейгелевского размаха.
Лёва оторвался от окуляра, увидев последствия. Испуганно прошептал:
—Папа прибьет меня.
Внизу начиналась эра Великой Смуты. А на тридцатом этаже находилось орудие апокалипсиса, вызвавшего одну, но очень, очень масштабную и совершенно неудержимую неожиданность.
Отредактировано Zelen (11-10-2025 03:41:40)
