Вагон метро был раскаленной духовкой. Воздух гудел от зноя, вязкий и спертый. Лена стояла у двери, расставив ноги для устойчивости, и ловила ритм подземки. На ней были простые шорты цвета индиго, почти черные в полумраке вагона, и легкий топ.

Артем стоял рядом. Он был источником ее спокойствия все это время. Это началось еще утром: два больших стакана свежевыжатого сока, который он так настойчиво предложил. Он купил ей прохладный лимонад час назад, когда она хотела просто воды, и терпеливо вел ее по забитым переходам. Затем бутылка газированной воды в пробке — «Надо же восполнять жидкость, жарко». И последняя капля — тот самый кофе «на дорожку», который он купил, зная, что до дома им ехать больше часа. Он мягко, но неумолимо создавал внутри нее это давление, эту неумолимую физическую необходимость. Он был ее якорем. И сейчас, видя ее бледность, он смотрел на нее не с тревогой, а с глубоким, безмятежным вниманием.

Он видел, как она сначала ерзала, потом замирала, стараясь не двигаться. Он ловил едва заметное напряжение в ее пальцах, сжимавших поручень. И он не просто ждал. Он помогал.

Когда поезд резко дернулся, он «случайно» наклонился и мягко, но сильно надавил ей на низ живота, притворяясь, что ищет опору.

— Ой, извини, дорогая, — сказал он, и в его глазах читалось не сожаление, а азарт.

Лена ахнула, и ее взгляд встретился с его. И в этот момент она все поняла. Она увидела не просто случайность, а намерение. Она увидела его желание, темное и влажное, как предгрозовой воздух. И вместо паники или гнева ее охватила странная, огненная волна согласия. Потребность, которую он так тщательно взращивал, достигла пика.

— Ничего страшного, — тихо сказал он, и его голос был как щит. — Просто слушай свое тело.

Это были странные слова, но в ее состоянии обостренного восприятия они прозвучали как разрешение. Как единственно возможная истина.

Она закрыла глаза и перестала сопротивляться.

Первая волна тепла, пропитавшая купальник, была его победой и ее капитуляцией одновременно. Она видела, как его зрачки расширились, как он затаил дыхание. Затем влага наполнила шорты. Тяжелая, темная ткань впитала ее, не оставив и намека для посторонних, но для них двоих это было ярче любой вспышки. Она почувствовала, как купальник наполняется влагой, как тяжелеет ткань шорт, как по ее ногам, обутым в сандалии, устремляются вниз струйки. А потом она услышала тихий, нежный звук — капли, падающие на пол вагона, образуя под ней маленькое, темное озерцо.

Она замерла, ожидая ужаса, насмешек, отвращения. Но ничего этого не произошло.

Она открыла глаза. Мужчина в костюме, стоявший рядом, лишь чуть отошел, дав ей больше пространства, и продолжил читать книгу, его лицо оставалось совершенно невозмутимым. Девушка напротив, встретив ее взгляд, мягко улыбнулась, как будто говоря: «Бывает». Никто не смотрел с осуждением. Никто не фыркал. Вагон дышал, качался, и все в нем было погружено в свое собственное бытие, принимая и ее, и ее маленькую катастрофу, как часть общего пути.

И тогда Лена посмотрела на Артема. И он смотрел на нее. Но в его глазах не было ни капли удивления. Было... понимание. Глубокое, бездонное, почти мистическое понимание. Он смотрел на нее так, будто видел не просто девушку в мокрых шортах, а некий глубокий, сокровенный процесс, часть ее сущности, которую он принимал целиком.

Он не спланировал этого. Он... предвидел. Позволил этому случиться. И в его позволении была такая безусловная любовь, что стыд растворился, не успев возникнуть. Ее поступок был не нарушением, а откровением.

Ощущение было невыразимым. Физическое облегчение, смешавшись с шоком от публичности и этим потрясающим, всепрощающим принятием со стороны мира и этого человека, создало коктейль из чистой, ничем не омраченной эйфории. Это было похоже на возвращение в детство, где нет запретов, а есть только чистое, непосредственное бытие.

Поезд замедлял ход.

—Наша, — сказал Артем, и его голос был ласковым и твердым.

Он взял ее за руку. Его пальцы были теплыми и уверенными. Когда они шли к выходу, Лена чувствовала, как прохладный воздух ласкает ее мокрые ноги. Она не прятала взгляд. Люди расступались, давая им дорогу, и их лица были нейтральны или даже добры.

На перроне она остановилась и посмотрела на него.

—Ты знал? — тихо спросила она.

Он покачал головой, и в его глазах светилась тайна.

—Я просто знал, что все будет правильно.

И она поняла, что так и есть. Лужа в вагоне, мокрые шорты, капли в сандалиях — все это было частью какой-то странной, прекрасной правильности. И этот момент, такой уязвимый и такой сильный, подарил ей ощущение, которого она никогда не знала.

И ей это понравилось. До самой глубины души.