Рассказ написан давно, ещё на старом омо-форуме, по материалам реальных событий (ссылка прилагается, недавно было обсуждение). Потом в связи с разными обстоятельствами пропал, сейчас восстановлен, отредактирован и будет публиковаться по частям (с продолжениями).
В Германии девушка описалась в поезде из-за неработающего туалета
Да, сразу предупреждаю, что в первой части довольно много внимания уделяется описанию ситуации, самой героини и её прошлого, возможно, кому-то она (первая часть) может показаться несколько затянутой и НЕ полностью ПО ТЕМЕ, но ТЕМА так или иначе присутствует, а развитие её ожидается в последующих частях, которые (надеюсь), не заставят себя ждать. Итак:
Страдания Гретхен и права человека.
--
1
Впервые за последние месяцы (а, может, и годы!) Гретхен по-настоящему спешила…
Она спешила на Дюссельдорфский центральный вокзал. Чтобы уехать с него в город Триер, расположенный в двух часах езды от Дюссельдорфа. Поезд отходил очень скоро. Если бы Гретхен на него опоздала…нет, лучше не предполагать, что было бы… Материалы журналистского расследования по делу о мошенничестве в особо крупных размерах одного весьма крупного промышленного холдинга, тщательно собираемые в течение предыдущих двух недель её дюссельдорфскими друзьями-журналистами, наконец в полном объёме находились у неё в руках и подлежали передаче в редакционный отдел газеты, находящейся в Триере. Это было важно, поскольку именно в Триере находился тот банк, директора которого поймали месяц назад на «серых межбанковских операциях» или как-то так… Сама Гретхен не разбиралась в этих тонкостях и ей это было неважно. Важно было то, что сегодня эти материалы должны были быть переданы главному редактору центральной триерской газеты, он очень просил её их предоставить.
А завтра всё это, тщательно отработанное и скомпанованное, должно было предстать в свежесвёрстанном номере газеты № 1 в Триере, и выглядеть должно было, как «комплексное журналистское расследование, проведённое доблестными сотрудниками той самой триерской газеты, от и до». Всё – и бухгалтерские проводки, и диктофонные записи, и видеоматериалы, всё-всё – якобы было добыто штатом газеты «Триер» (так в дальнейшем мы и будем её называть). Это стоило немалого вознаграждения, которое обещал редактору газеты глава крупнейшего триерского ювелирного концерна «Trier Smaragd» («Триерский изумруд»), специализирующийся на обработке изумрудов, и не только… Этот концерн, размещающий основные свои средства в том самом банке, больше всех пострадал от махинаций руководства банка с последующим банкротством. И, конечно, главный редактор (да и всё руководство газеты) не остались бы в накладе (разумеется, при успешном завершении судебного процесса над банком-жуликом, являющимся и де-факто, и де-юре партнёром холдинга, обвиняемого в миллионных хищениях и возврате «Trier Smaragd» его средств). Возврат, разумеется, произошёл бы не завтра и не послезавтра, но редактор газеты умел быть щедрым, «перспективу» в таким вещах чувствовал за версту и обещал выплатить Гретхен её гонорар («чёрный», конечно же, нигде не проведённый, но весьма солидный!) сразу после того, как «каша заварится», то есть начнётся процесс и все те самые материалы будут официально приобщены к делу… В случае же невыплаты данного гонорара у Гретхен нашлись бы убедительные доказательства реальной «непричастности» триерской газеты к расследованию. Имелись и ещё рычаги… Поэтому настроение у Гретхен, привыкшей в своей жизни всё воспринимать без излишних эмоций, было хорошее. Но сейчас она спешила.
Процесс над холдингом начинался в понедельник, а сегодня был четверг. В пятницу утром материалы должны быть полностью обнародованы в газете и в этот же день её юридическим отделом переданы в суд. Остаток пятницы и выходные должны были пойти на «переваривание» материала как судебными клерками, так и журналистами, и вообще всеми, кто имел хоть какое-то отношение к процессу и прочитавшим статью. А в понедельник должен был «грянуть гром»… И греметь на протяжении всего судебного процесса. Но это если она успеет…
Она освободилась с совещания журналистов в Дюссельдорфе в районе трёх часов дня. Вернее, освободился корреспондент, передавший ей материалы, вместе с последней записью, сделанной на том самом совещании. Это было поздно, поезд на Триер скоро отходил, но выхода у неё не было; зато весь пакет материалов был теперь при ней. Она буквально бегом выскочила на улицу, поймала такси (с этим тоже повезло!), но на этом везение, похоже, закончилось. Движение по улицам, ведущим к вокзалу, было настолько плотным, что Гретхен рисковала опоздать. И тогда пришлось бы добираться до автобусной станции и добираться до Триера аж двумя автобусами, через населённый пункт N. В редакции её ждали, редактор специально задержал по такому случаю весь «профильный» штат газеты, они должны были работать до глубокой ночи (а, если понадобится – и всю ночь!), обрабатывая материал. Но вообще рабочий день в газете был до 18-00, немецкая пунктуальность везде давала о себе знать и редактор очень просил быть до шести, чтобы хоть «знать по крайней мере, кого отпускать, а кто из штата потребуется». Поезд отходил в 15-30, шёл 2 часа без малого, двадцати минут Гретхен хватило бы, чтобы добраться до той самой редакции от Триерского вокзала (не в первый раз!) Теперь главное – успеть на поезд.
Поскольку на скорость движения своего такси среди еле плетущегося потока других машин Гретхен повлиять не могла, она переключилась с основной темы на другие мысли (в последний раз взглянув при этом на часы). Было около десяти минут четвёртого, в принципе, при нормальной средней скорости до вокзала оставалось бы минут пять-семь, но сейчас… Впрочем, Гретхен, ведя постоянно подобный «динамичный» образ жизни, умела так вот «переключаться» в ситуациях, когда от неё ничего не зависело, и думать о другом. В частности, о какой-то дурной (по-другому не скажешь) погоде, постоянных перепадах давления и влажности, которыми почти всегда отмечается конец зимы в Германии. Никогда не знаешь, как при такой погоде одеться… Но Гретхен умела быстро «реагировать на ситуацию» и утром, когда прочитала по интернету о неожиданном потеплении, оделась «по погоде»: вместо «делового» костюма», в котором были чёрные брюки из натуральной шерсти, на ней теперь была юбка с колготками, туфли же (сугубо делового фасона) ей в своё время лично подбирал один из её «очень хороших знакомых» (так она с исконно немецкой строгостью именовала своих «бойфрендов», в том числе и тех, с которыми спала).
Знакомый был модельером в далеко не самой последней дизайн-студии в Майнце (оттуда же была и Гретхен). И, кстати говоря, именно с ним Гретхен и планировала встретиться и провести вечер завтра, то есть в пятницу, перед выходными, отметить завершение «операции», вернее, своего участка работ в ней. И после этого ждать «развития событий с понедельника»… Странно замыкаются порой наши мысли: подумав о предстоящей встрече с Куртом (так звали модельера), Гретхен перевела взгляд на те самые туфли – на них (впрочем, возможно, ей лишь так казалось) Курт всегда в первую очередь смотрел при каждой их встрече, и лишь потом переводил взгляд, собственно, на неё. Это её в какой-то степени даже задевало, и однажды она после такого вот «приветствия» не выдержала и спросила что-то вроде: -«А ты со мной пришёл увидеться или с моими туфлями?» На что тот, нимало не смутясь, ответил: -«Ты просто неотразима в них»… Это её успокоило, тем более, что во вкусе (профессиональном к тому же!) Курту нельзя было отказать, и туфли ей самой нравились, более того – они были для неё чем-то вроде талисмана в таких вот деловых поездках, где многое решалось и зависело от уверенности её в себе, коммуникабельности и обаяния.
Задержав на секунду взгляд на туфлях (особенно на их серебристых застёжках – застёгивала их Гретхен всегда особо тщательно, опасаясь порвать колготки, и это постепенно превратилось для неё в какое-то подобие ритуала по утрам), Гретхен повела плечами и вздохнула полной грудью (она сидела на заднем сиденье, она всегда принципиально садилась назад, даже если рядом с водителем было свободно). Было душно; ветер, заставивший её «утеплиться» утром, к полудню стих и температура подскочила до очень хорошего плюса. К тому же в такси не было кондиционера и Гретхен довольно сильно потела. Отчасти это было вызвано неврозом (от страха опоздать). Гретхен, несмотря на свою раскрепощённость и боевой, в общем-то, характер (при её профессии по-другому и нельзя!), всегда стеснялась в таких случаях попросить водителя открыть окно или включить кондиционер. Немецкий кодекс поведения диктовал всем «правильным» людям, к коим и она себя относила, «не делать замечания водителю во время движения и вообще ничем его не отвлекать». Ехал бы быстрее, и то хорошо…
Гретхен вынула из своей довольно большой сумки, перекинутой через плечо, вторую двухлитровую бутыль минеральной воды. Это было непременным атрибутом её подобных «путешествий», она так одновременно «охлаждалась» и снимала стресс. Одну она выпила, находясь на пресс-конференции; будучи в задних её рядах и не принимая в ней непосредственного участия, она могла себе это позволить. И тогда она нервничала, ожидая «своего» корреспондента с материалами, и настойчивые мысли свербили мозг: а всё ли тот подготовил, а всё ли соответствует и т.д.? Но всё оказалось нормально, слава Богу. Теперь была другая проблема – пробка. А ведь надо успеть ещё и билет взять… Правда, есть вариант «двух автобусов». Да и редактора можно, если что, попросить задержаться. Но ни того, ни другого не хотелось бы.
Она вначале пригубила, а потом, видя, что водитель не обращает на неё никакого внимания в зеркало заднего вида, жадно стала «заглатывать» содержимое. После опорожнения полбутыли жара и духота словно спали, и она снова обратила внимание на дорогу. Пробка словно и не собиралась рассасываться, а на часах было уже три пятнадцать. Чёрт…
Гретхен вдруг почувствовала, что, впридачу к неврозу и духоте, ещё и хочет в туалет. После пресс-конференции теоретически была возможность посетить то самое заведение в коридоре Дома журналистов (Zeitungsmann Stiftung), но после конференции туда хлынула такая толпа (в мужской даже, а в женский тем более!), что ей, принимающей материалы у коллеги и поэтому задержавшейся, попасть туда, не опоздав потом на поезд, не было никаких шансов. Впрочем, на вокзале есть туалет. Но времени мало, успеть бы вообще. Сходить можно и в поезде… И она снова «приложилось» к пластиковой бутыли (оставалось уже меньше трети), одновременно поморщившись, сжав ноги и наклонившись вперёд. На секунду она испугалась, как бы этого не заметил водитель. Но нет, тот сосредоточенно «лавировал» в потоке машин, насколько это было возможно.
Но вот они (после смены всех возможных сигналов светофора) наконец-то вырулили на главную улицу, ведущую к вокзалу. Здесь движение было уже менее плотным. Но как же мало времени, двадцать три минуты уже… И писать хочется неимоверно… Бутылка была опустошена и покоилась в сумке. Гретхен тяжело вздохнула и вытерла со лба выступивший, несмотря ни на что, пот.
-«Фрау, вам нужен кондишен?» - водитель, казалось, впервые за всё время обратил внимание на пассажирку и нажал кнопку. Мгновенно салон наполнился приятным жужжанием и стало прохладнее. Но теперь уже Гретхен волновали совсем другие вещи.
Без четырёх минут… Гретхен пулей вылетела из такси (расплатилась она «с избытком», когда шофёр ещё «швартовался»; что у неё нет времени на расчёты-подсчёты, она дала понять ещё раньше), и так же пулей понеслась к кассам. Стоя у кассы в очереди (слава Богу, всего из 2-х – 3-х человек, но как же медленно, чёрт побери, кассирша шевелится!) Типично немецкая основательность, чёрт… Гретхен поймала себя на том, что в последние минуты поминает то Бога, то чёрта (по очереди). Всё, билет в руках. Без одной минуты… Гретхен рванула от касс (в последний момент опять охнув и присев – содержимое давило на мочевой пузырь уже будь здоров!) к шлагбауму, ведущему на платформу к поезду (тот уже, разумеется, давно стоял, готовый к отправке, в нём было полно народу и внутри, кажется, громкоговоритель объявлял «регламент» движения, а это всегда происходит перед самой отправкой). Билет долго не желал «прикладываться» штрих-кодом к фотоэлементу на турникете и Гретхен снова помянула все тёмные силы, которые ей были известны. Но вот она ворвалась в вагон, и практически сразу, ещё до того, как она раздвигала двери, чтобы пройти из тамбура собственно в вагон, двери «вздохнули» и медленно, снова успокаивая всех таких, как она «едва не опоздавших», закрылись. Поезд тронулся.
...С момента отправления прошло около десяти минут. Гретхен, после того, как нашла для себя в вагоне сидячее место (это было не так уж и просто – поезд был заполнен, хотя до конца рабочего дня было ещё далеко) и «остыла» после недавней «пробежки» и невроза, вновь обратилась к самой животрепещущей проблеме. Думать она могла уже только о туалете. И она встала, без сожаления оставив своё, не без труда завоёванное, сидячее место и двинулась «по вагонам» к голове поезда, к самому первому вагону, где, по всем правилам, должен был находиться и туалет.
Переходя из вагона в вагон (по иронии судьбы, «её» вагон, в который она зашла, был одним из последних – на платформу было несколько «турникетных» входов, и она вошла на неё через самый «задний», ближайший к хвосту поезда, турникет) – так вот, проходя к «голове» поезда, женщина, хоть и еле терпела, сдерживая в себе активно просящуюся наружу жидкость, но всё же смогла переключиться на раздумья о другом… О своей жизни и о том, что окружало её «трудовые будни».
2
Гретхен месяц назад, в январе, исполнилось тридцать восемь лет. Она уже пятнадцать лет работала журналисткой и знала, что это её призвание. Вообще-то в своё время, после школы, она окончила экономический колледж в Кайзерслаутерне и некоторое время поработала по специальности, на одном из производств, по профилю «Финансовый менеджмент», там же познакомилась со своим будущим мужем, который был на два года старше, и родила от него дочку, после чего, год спустя, они благополучно развелись. Муж, являющийся по характеру и мировоззрению альфонсом, нашёл себе (из той же «экономической» сферы) дамочку, в противоположность первому браку (который при разводе небрежно назвал «досадной ошибкой молодости») –старше себя на одиннадцать лет и дамочка эта, как оценивала Гретхен, «подталкивала» его все последующие годы по служебной лестнице, фактически содержала… Впрочем того, как опять же казалось Гретхен, это вполне устраивало. А главное – устраивало и её, так как бывший муженёк, благодаря стабильному финансовому положению, исправно платил алименты. Правда, в Германии, с её жёстким по этой части законодательством, по-другому и невозможно… Два года назад всё это кончилось, дочь сама, по примеру мамы, вышла замуж в восемнадцать лет и жили они теперь раздельно.
Что же до специальности, то уже спустя несколько лет, проработав экономистом в самых разных вариантах на «производствах», она поняла, что эта стезя не её. Что по природе она гуманитарий, она знала со школы. Но мама, растящая Гретхен одна (такая же участь постигла впоследствии и саму Гретхен, и теперь она страшно беспокоилась в этом плане за свою дочь – как бы и с ней того же не произошло!) костьми легла, чтобы направить дочь по «рациональному» пути и буквально впихнула её в экономический колледж, чтобы «профессия была реальной, а не «воздушной»… Впрочем, Гретхен была ей за это благодарна, так как впоследствии знания, полученные в колледже, а потом и на работе, ей в журналистике очень даже пригодились… Среди «борзописцев», пытающихся об этой самой экономике писать, но ровным счётом ничего в ней не смыслящих, она выглядела просто академиком по этой части и все они с ней советовались. Ей, в отличие от многих, было о чём писать, и поэтому она чувствовала себя в этой жизни уверенно. И мать знала об этом, правда, (печальный факт!), четыре года назад, в канун шестнадцатилетия дочери Гретхен, она скоропостижно скончалась от инсульта. Произошло это уже в Майнце, они переехали туда десять лет назад из Кайзерслаутерна все втроём, когда Гретхен предложили работу в местной газете – самой лучшей и тиражированной во всей области Рейнланд-Пфальц…
А личная жизнь… Что ж, тут, как она сама любила говорить – не лучше и не хуже, чем у других… Ребёнок у неё уже был, а друзья (она называла всех мужчин, с которыми состояла в близких отношениях, именно так – слово «любовник» она на дух не переносила) – друзья появлялись и исчезали. Будучи незамужней, она тем не менее была не из тех, кто меняет мужиков, как перчатки. Вообще она была воспитана своей мамой в относительной строгости, да и вообще, под влиянием ортодоксальных взглядов на жизнь, господствовавших в её окружении, весьма стремилась позиционировать себя по принципу: «я всегда и во всём права». И тема «правильности», соблюдения всеми и вся всех законов (формальных и неформальных, моральных то есть), а также тема прав человека, весьма распространённая и муссируемая в современном мире (а, значит, и в СМИ) её весьма занимала. С юриспруденцией она тесно не общалась, но пара-тройка знакомых юристов-адвокатов у неё была (они и подкидывали ей материал, когда надо было написать что-то на тему «права»).
Так вот, говоря о «друзьях»: представители этой самой «профессиональной» среды (юристы, экономисты, да и «писаки» тоже) её друзьями становились крайне редко. Пожалуй, лишь один из них – сорокапятилетний Хайнц, работающий редактором одного из крупных разделов издательского дома «Майнц Кауфман» («Майнцевский коммерсант») по-настоящему интересовал её как мужчина, к тому же он был разведён и не имел детей. Но постепенно, чем дальше они общались (и по профессиональной части, и не только) она поняла, что интересует его скорее как подспорье по добыванию того журналистского материала, что ему был нужен (что-что, а добывать фактуру на любые темы она со своей коммуникабельностью умела, Хайнц же был талантливым, но «тяжёлым на подъём» редактором…) Да ещё как удобный инструмент для времяпрепровождения она его интересовала… В конце концов они расстались и даже, когда он посещал их редакцию, вначале общались только кивками, а потом и вовсе делали вид, что не знают друг друга.
Этот факт был сразу замечен молодым сотрудником её газеты, с которым они работали в соседних кабинетах. Звали сотрудника Пауль, он был моложе её аж на двенадцать лет, но был довольно смазливым и (ну никак не обходится без этого в журналистской среде!) коммуникабельным. Эта самая общительность и позволила ему заполучить на время сердце Гретхен (вместе с телом), спали они периодически вместе и ухитрялись делать это так, что даже в родной редакции долгое время никто ничего не подозревал. Но потом, конечно же, поползли слухи, которые, впрочем, не смущали ни Пауля, ни Гретхен. Смущало её только то, что молодой человек, не обладающий, как и большинство «газетчиков» необходимым потенциалом знаний в области экономики, юрисдикции и т.п, похоже, тоже рассматривал её скорее, как «подспорье»… И, будучи уже раз разведённым (уточнила через надёжные каналы!) активно искал себе половину для «серьёзных отношений», и для этого спал ещё с доброй полдюжины дамочек, и основной «претенденткой» на роль «половины», как прикидывала Гретхен, среди этой полдюжины была вовсе не она… Старовата была она для него, если уж называть вещи своими именами… Да и её такой мальчуган, немногим старше её дочери, вряд ли устроил бы в качестве «половины»…
Пожалуй, единственным достойным кандидатом на ту самую роль был модельер Курт, презентовавший ей те самые туфли и вообще именно по части внимания к ней в нём было что-то такое… Она сама не могла себе этого объяснить. Чем-то они притягивали к себе друг друга, как разноимённые заряды. Наверное, как раз потому, что были из разных сфер… Познакомились они, когда Гретхен писала статью о состоянии рынка одежды в Германии, «модельном» бизнесе, новых дизайнерских находках по этой части и т.д. И Курту тогда очень понравилось, как она пишет… Правда Курт, в отличие от редактора Хайнца, был женат и имел двух детей…
…Гретхен прервала ход своих воспоминаний, когда переступала границу между очередными двумя вагонами (вернее, переходя из «межвагонного пространства в тамбур). Сколько ещё вагонов? Она потеряла им счёт, она знала только, что в первом (вернее, последнем для неё) тамбуре есть туалет и он ей нужен сейчас позарез. Она уже еле терпела, периодически, когда её никто не видел (как раз в тех самых переходах), она откровенно просовывала пальцы в промежность (насколько позволяла юбка!) и, прижимая там, делала глубокий вдох и по возможности «втягивала» содержимое внутрь. Но моча буквально через секунду-другую снова начинала давить на что-то внутри (Господи, как же больно!) на нерв какой, что ли? Но вот, наконец, она, пройдя через первый вагон, перешагнула его порог, ведущий в тамбур, где должен был находиться туалет. Дверь с табличкой «WC» там действительно была, но на ней висела табличка «Geschlossen» («Закрыто»).
Что? Только не это… Ощущения Гретхен в этот момент напоминали ощущения странника по пустыне, изнывающего от жажды, находящегося уже на последнем пределе и наблюдающего издали манящий и желанный источник воды и, подошедшего ближе, вдруг обнаружившего, что это мираж. Даже хуже… Гретхен понажимала-подёргала ручку двери, словно сомневалась, хотя и понимала, что это глупо, просто она тешит себя последней надеждой. Теоретически, конечно, могли забыть снять табличку, открыв туалет после профилактики или ремонта на станции… Именно – на станции или в депо, ведь во время движения, по всем правилам, туалет должен быть открыт и полностью обустроен для того самого… Для отправления естественных нужд… Ведь без этого никак, людям надо посещать туалет, и во время езды в поезде тоже. У них есть такое право…
ПРАВА ЧЕЛОВЕКА…
Отредактировано Cabaliero (19-03-2024 18:30:58)
