Это должен был быть идеальный день. Лето, жара, мы с Лерой на заброшенном карьере за городом. Всё было прохладно и по-настоящему: её рука в моей, смех, от которого щемило под рёбрами, и её взгляд, в котором я тонул. Я, семнадцатилетний Макс, чувствовал себя покорителем миров. До того самого момента.

Всё началось с лёгкого урчания в животе. Я списал на съеденный утром сомнительный пирожок из школьной столовой. «Пройдёт», — уверенно сказал я себе. Но оно не прошлó. Оно нарастало, как цунами, тихо и неумолимо. Мы сидели на старом одеяле, и с каждым её смехом, с каждым движением, я чувствовал, как контроль над Вселенной, а главное — над собственным кишечником, ускользает.

Это был не просто позыв. Это был ультиматум. Природа постучала в дверь, а потом выбила её тараном. Я попытался отшутиться, сказать, что надо сбегать за водой, но, поднимаясь, понял — я не сделаю и шага.

Время замедлилось, потом остановилось вовсе. Раздался тот самый, низкий, не оставляющий сомнений звук. Громкий, влажный и абсолютно несовместимый с романтикой летнего дня. А следом пришла волна — тёплая, стремительная и ужасающе масштабная. Она заполнила всё пространство в моих джинсах, превратив их в тяжёлый, горячий и стремительно холодеющий груз.

В глазах потемнело. Мир сузился до пятна на одеяле, до вони, которая уже начинала пробиваться сквозь воздух, и до лица Леры. Её глаза были широко раскрыты, в них читался не ужас, а шок, переходящий в полное непонимание.

«Макс?.. Ты… в порядке?»

Я был не в порядке. Я был в аду. Ад пах не серой, а этим. Я пытался сказать что-то, но из горла вырвался лишь сдавленный стон. Стыд был таким физическим, таким всепоглощающим, что хотелось исчезнуть. Испариться. Умереть.

— Я… я, кажется, обосрался, — прохрипел я, и эти слова прозвучали как приговор.

Тишина повисла на вечность. А потом Лера… кашлянула. Потом ещё раз. И этот кашель перешёл в смех. Но это был не смех насмешки. Это был смех абсолютной, животной, истерической нелепости происходящего.

— О боже, Макс, — выдохнула она, слёзы катились по её щекам. — Это… это эпично.

План по спасению, вернее, его жалкие осколки, начали формироваться в моем парализованном мозгу.

План «Великое переселение»

1. Отдел дезинформации. «У меня… аллергия! Внезапно!» — брякнул я. Лера лишь фыркнула, вытирая слёзы.
2. Перемещение. Я встал. Движения были скованными, как у робота из «Заводного апельсина». Штаны оттягивали вниз, издавая при каждом шаге влажное хлюпанье. Я шёл, широко расставляя ноги, как ковбой после трёх дней в седле.
3. Локация. До машины было метров двести. Это был марш-бросок, сравнимый с восхождением на Эверест. Я шёл, а Лера шла рядом, пытаясь не смотреть на мою походку и периодически снова давясь смехом.

Дорога до моего дома была немой. Я сидел, подложив под себя свою футболку, и смотрел в окно, молясь, чтобы бензин в баке закончился и мы взорвались. Но нам не повезло.

Дома, к счастью, никого не было. Новый вызов: пройти 10 метров от калитки до двери.

— Я, наверное, пойду, — робко сказала Лера, когда мы подъехали.

— Нет, — выдавил я. Это был уже не стыд, а отчаяние. — Зайди. Пожалуйста. Я… не могу один.

Она посмотрела на меня, и в её глазах появилось что-то новое — не смех, а какая-то странная, суровая нежность.

Операция «Очищение»

Дальше было как в боевике.

1. Штурм. Я, крадучись, прошёл в свою комнату, оставляя за собой лёгкий, но недвусмысленный шлейф.
2. Эвакуация боеприпасов. Снял джинсы и нижнее бельё, завернул это «биологическое оружие» в три пакета, как египетскую мумию.
3. Прикрытие. Лера, как настоящий спецагент, в это время стояла на страхе в коридоре. Потом принесла мне из ванной чистые шорты, просунув их в дверь, не глядя.
4. Зачистка. Я помчался в душ. Стоя под почти кипятком, я пытался смыть с себя не только последствия катастрофы, но и слои стыда.

Когда я вышел, красный и пропаренный, Лера сидела на кухне и пила воду. На столе лежал запечатанный пакет с моими джинсами.

Мы молча смотрели друг на друга. И тут она снова начала смеяться. Тихо, с придыханием. И я присоединился. Мы хохотали до слёз, до боли в животах, пока не упали на пол на кухне.

— Никогда никому ни слова, — просипел я, уже затихая.
—Только если ты не сделаешь мне больно, — парировала она, улыбаясь. — Иначе всему школе будет известно о твоём «эпичном приключении».

Мы лежали на прохладном линолеуме и смотрели в потолок.

— Я сейчас самый несчастный человек на планете, — сказал я.
—Зато самый чистый, — ответила она. — И знаешь что?
—Что?
—Теперь, после этого, мне кажется, нам уже ничего не страшно. Если мы пережили это, мы переживём всё.

И я понял, что она права. Идеальный день был разрушен. Но на его руинах мы, два дурака, один в стыде, а вторая в смехе, построили что-то новое. Что-то настоящее. Что-то прочное. И пусть этот день навсегда останется нашим самым ужасным и самым смешным секретом. Секретом, который пахнет не стыдом, а свободой. Ну, или хлоркой, которой я отмывал пол в прихожей.