Лето в парке было густым, как мёд. Воздух, напоённый запахом нагретой хвои и пыльной земляники, казалось, можно было резать ножом. Они шли по тропинке, ведущей к речке, держась за руки. Алексей что-то рассказывал, а Лиза слушала вполуха, вся уйдя в свои ощущения.

На ней было простое хлопковое платье в мелкий цветочек, а под ним — новый купальник, бикини с яркими попугаями. На ногах — простые резиновые сандалии. И всё это вдруг стало для неё не просто одеждой, а оболочкой, в которой кожа гудела от жары и… от странного, назойливого желания.

Они вышли на полянку, с которой открывался вид на излучину реки, сверкавшей вдали. И тут это желание оформилось в чёткую, дерзкую мысль. Ей захотелось. Просто так. Не потому, что невмоготу, а потому, что лето, потому, что платье лёгкое, а купальник уже надет, и потому, что это будет по-настоящему свободно.

Она остановилась, отпустив его руку.
—Лёш, постой тут секундочку, — сказала она с заговорщицкой улыбкой.

Он удивлённо поднял бровь, но остался. Лиза отошла на пару шагов под сень раскидистой ивы. Она не стала прятаться, ей нравилась эта лёгкая рискованность. Подняла подол платья, уперев руки в бёдра, и просто позволила себе.

Сначала это было просто решение. А потом — шквал ощущений.

Первой пришла волна тепла, хлынувшая изнутри и устремившаяся вниз. Она была не просто тёплой, а почти горячей после прохлады вечера, густой и живой. Лиза прикрыла глаза, слушая, как мощный, звонкий поток с шипением бьёт по траве у её ног. Платье трепетало от её дыхания, а по внутренней стороне бёдер, под тонким хлопком, побежали струйки. Купальник внизу мгновенно пропитался, и она почувствовала, как мокрая ткань ластовицы прижалась к коже, став невероятно нежной и податливой. Это было щекочущее, интимное и безумно приятное чувство полного растворения в моменте. Стыда не было — только пьянящее ощущение, что она нарушает какое-то глупое правило просто ради собственного удовольствия.

Поток постепенно иссяк, оставив после себя дрожь удовлетворения. Она опустила платье. Мокрая ткань мгновенно прилипла к ногам и купальнику, прохладная и тяжёлая. На траве темнело пятно, а от неё самой исходил лёгкий, свежий запах, смешивающийся с ароматом земли.

Алексей смотрел на неё с немым вопросом, но в его глазах читалось скорее любопытство, чем осуждение. Лиза только рассмеялась, взяла его за руку и потянула к реке.
—Пошли купаться!

Она, не останавливаясь, вошла в воду прямо в платье и сандалиях. Вода была прохладной, и контраст с теплом, исходящим от её собственного тела, был восхитительным. Мокрое платье сразу же стало невесомым, оно обволокло её, как вторя кожа, колышась в такт движению воды. Ткань, только что бывшая тёплой от её тела, теперь впитывала прохладу реки, и это двойное ощущение — память о недавней жажде внутри и текущая свежесть снаружи — сводило с ума.

Она нырнула с головой. Вода зашумела в ушах, а платье, наполненное воздухом, на мгновение поднялось, словно цветок, а затем облепило её фигуру, подчеркивая каждую линию. Она чувствовала, как струйки воды проникают сквозь ткань, омывая и её кожу, и саму ткань, смывая все следы, оставляя только чистоту и прохладу. Купальник под платьем был тоже мокрым, и между её телом и тканью не было преград — только шелковистая вода, скользящая повсюду.

Она вынырнула, откинула с лица мокрые волосы и засмеялась снова, видя, как Алексей, скинув футболку, заходит в воду. Её платье стало частью реки, частью лета, частью этого освобождающего момента. И она понимала, что удовольствие было не в самом акте, а в этой абсолютной, детской свободе — сделать то, что хочется, и раствориться в стихии, чувствуя, как тёплое воспоминание на коже встречается с прохладной водой.

Путь от речки до дома был похож на странный, прекрасный ритуал. Мокрое платье тяжелело с каждой минутой, прохлада от воды постепенно уступала место теплу её тела. Хлопковая ткань, высыхая неравномерно, то неприятно прилипала к спине, то отставала, создавая призрачные дуновения прохлады на коже. Купальник под платьем высыхал медленнее, и его влажная ластовица по-прежнему напоминала ей о том, первом, дерзком освобождении в парке. Это воспоминание заставляло её улыбаться.

Алексей шёл рядом, и его молчание было не неловким, а глубоким, понимающим. Он не задавал вопросов, лишь изредка его пальцы касались её мокрого рукава, и это прикосновение было полным tacit agreement — молчаливого согласия на её странность.

Они вошли в подъезд. Воздух здесь был спёртым и прохладным, пахло бетоном и слабой озоной от лифта. Дверь в кабину со скрежетом отъехала, впуская их в тесное, зеркальное пространство.

И тут, глядя на их с Алексеем отражения — её, растрёпанную, в мокром, бесформенном теперь платье, и его, спокойного и собранного, — желание нахлынуло с новой, удвоенной силой. Это было не просто физическое желание. Это была потребность продолжить, поставить точку в этом вечере, сделать его абсолютно завершённым. Заключить его в раму этого лифта.

Она встретилась с его взглядом в зеркале. Не произнося ни слова, она медленно, почти ритуально, прислонилась спиной к прохладной стенке. Её руки легли на холодные поручни.

— Лифт, кажется, застревает, — тихо сказала она, и в её голосе звенела улыбка.

Алексей понял всё без слов. Он не отвёл взгляда, его выражение лица было сосредоточенным, почти благоговейным. Он наблюдал.

Лиза глубоко вздохнула и отпустила контроль.

На этот раз ощущения были иными. Не было пьянящей дерзости парка, где её окружали небо и трава. Здесь, в тесной, замкнутой кабине, всё было сконцентрировано, усилено до предела.

Тепло родилось глубоко внутри и потекло вниз, но теперь оно не было стремительным потоком. Это была ровная, мощная, неумолимая волна, которая, казалось, заполняла собой всё её существо. Она чувствовала, как сначала купальник, а потом и подол платья быстро пропитываются, тяжелеют, становятся вторым, тёплым и живым слоем кожи. По её внутренней стороне бёдер, под уже мокрым платьем, побежали новые, горячие струйки, смешиваясь с остатками речной воды. Контраст был поразительным: прохлада высыхающей ткани снаружи и это пульсирующее, сокровенное тепло изнутри.

Звук в маленьком помещении казался оглушительным — сильный, ровный шум, отражающийся от зеркал и гулкого пола. Он наполнял лифт, становясь саундтреком их общей тайны.

Лиза не сводила глаз с Алексея. Она видела, как его зрачки расширяются, как он заворожённо смотрит на тёмное пятно, медленно расползающееся по светлой ткани её платья, на капли, которые начинали скапывать на пол кабины. В его взгляде не было ни отвращения, ни насмешки. Был восторг. Восторг перед её свободой.

И это делало её наслаждение полным. Физическое ощущение — это щекочущее, расслабляющее тепло, разливающееся по самым интимным местам, густая влажность ткани, прилипшей к коже, — сливалось с эмоциональным восторгом. Она чувствовала себя не просто женщиной, описавшейся в лифте. Она чувствовала себя богиней, творящей свой собственный, ни на что не похожий ритуал принятия и близости.

Поток иссяк. Влажная тяжесть на бёдрах стала убаюкивающей, уютной. В воздухе повис густой, органический запах, острый и прямой, заявляющий о себе без стыда.

В этот момент лифт с лёгким толчком остановился на их этаже. Двери с шипением разъехались.

Они стояли несколько секунд, глядя друг на друга. Пятно на платье Лизы было тёмным и откровенным. Лужица на полу лифта — неопровержимым доказательством.

Алексей первым нарушил тишину. Он не сказал «пойдём» или «ну и дела». Он улыбнулся той самой, понимающей улыбкой и протянул ей руку.

— Готова?

Лиза взяла его ладонь. Её мокрое платье тяжело колыхалось при каждом шаге, напоминая о двойном омовении — в речной воде и в её собственной, тёплой свободе. И ей не было стыдно. Было только тихое, ликующее счастье от того, что её приняли. Всю. Без остатка.