Город был раскаленной печкой. Первокурсница Алина возвращалась из библиотеки, и асфальт плавился под тонкими подошвами шлепанцев. Воздух гудел от зноя, пахло раскаленным металлом машин и пылью.

Сначала она просто шла, думая о книжке с пиратами, которую несла в сумке, и о том, насколько вкусным был кофе в библиотеке, что она выпила целых шесть чашек без сахара. Но потом мысль о туалете начала тикать в голове, как назойливый будильник. Она прибавила шагу, свернула с шумной улицы в свой тихий квартал, но ощущение только нарастало, становясь тугим, болезненным комком внизу живота. Она сжимала ноги, идя чуть ли не боком, стараясь думать о пустыне, о сухом песке… но это не помогало. Слезы подступали к глазам от отчаяния и этого нестерпимого давления.

Она почти бежала по знакомой дороге, уже видя калитку своего дома. Еще сто метров. Пятьдесят. Но ее тело, измученное жаждой и жарой, сдалось прямо у калитки. Она не смогла сделать ни шага больше. Остановившись и прислонившись лбом к прохладному дереву забора, Алина зажмурилась и просто… отпустила.

Волна облегчения была такой мощной, что у нее потемнело в глазах. Горячая струя заполнила ластовицу купальника, пропитала плотные плавочки по бокам и даже вверх до живота, а затем потекла по ногам, наполнив шлепанцы, насытив легкую ткань сарафана и купальника. Она стояла, тяжело дыша, и слушала, как с асфальта капает, чувствуя не стыд, а странное, щемящее блаженство. Это было ее личное, тайное освобождение от муки.

Калитка скрипнула. На пороге стояла мама, держа в руках стакан с лимонадом.

— Алиночка, я видела тебя в окно, ты летела, как угорелая, — сказала она, и в ее голосе не было ни капли раздражения. Она внимательно посмотрела на мокрый низ платья, на лужу у ног дочери, и ее взгляд стал мягким, полным понимания. — Терпела опять? Зачем?

Алина, краснея, попыталась что-то пробормотать, но мама подошла, дала Алине стакан лимонада в её дрожащие руки и положила свою ладонь ей на горячую щеку.

— Слушай меня, солнышко. Лето, жара… Терпеть — это очень вредно. Не надо этого делать. Никогда.

— Но… в одежде же… — смущенно прошептала Алина.

— Одежду мы постираем, — твердо сказала мама. — А твое здоровье и комфорт — дороже. Запомни раз и навсегда: если ты не дома и очень-очень хочешь писать, а до туалета далеко, ты не должна себя мучить. Ты можешь сделать это прямо в одежду. Я тебе разрешаю.

Она произнесла это так просто и естественно, словно разрешала съесть лишнюю конфету. В мире Алины что-то перевернулось. Это было не про беспорядок или непослушание. Это было про доброту. Про заботу о себе.

— Правда? Сколько угодно? — недоверчиво спросила она.

— Сколько угодно, — улыбнулась мама. — Лишь бы ты не терпела и не страдала. Идем есть мороженое.

С того дня лето для Алины заиграло новыми красками. Оно стало временем абсолютной свободы. Она могла играть в парке, зная, что не придется в панике бежать домой. Она могла спокойно гулять с подругами, без этой вечной, гнетущей тревоги. Иногда, чувствуя знакомый позыв, она просто отходила в сторонку, под большой клен или к кустам сирени, расслаблялась и отпускала. Теплая влага растекалась по одежде, напоминая ей о маминой любви и этом удивительном разрешении — быть собой, не мучая свое тело.

Это был самый лучший подарок, который она могла получить — подарок легкости, избавление от страха и тихое, личное счастье, согревающее изнутри.