Сознание возвращалось к Свете не спеша, как прилив теплой воды. Первым делом она ощутила это — глубокую, разливающуюся по низу живота волну расслабления. Не резкий позыв, а медленное, почти ленивое высвобождение, заставлявшее ее бедра непроизвольно сладко сжаться. Плотная, прохладная ткань купальника, ее личная вторая кожа, на мгновение стала барьером, задерживая тепло внутри, прежде чем влага начала впитываться, создавая уникальное ощущение — упругая прохлада снаружи и тающий жар внутри. Она зажмурилась, позволив себе полностью погрузиться в этот миг чистого, безмысленного физического удовольствия.

Ее тело лежало на упругой поверхности надувной кровати, отзывавшейся на малейшее движение едва заметной упругой дрожью. Воздух внутри нее, казалось, вибрировал в такт ее пульсу.

Затем его ладонь. Твердая и широкая, она легла плашмя на ее низ живота, прямо над эпицентром тех расплывающихся ощущений. Алексей не спал. Он ждал. Его пальцы слегка нажали, и Света издала тихий, сдавленный вздох. Через плотный материал купальника его прикосновение чувствовалось иначе — не кожей к коже, а как глубокий, сфокусированный массаж, усиливающий внутреннее тепло. Он как будто прислушивался к последним отголоскам ее ночного таинства, чувствовал, как ее мышцы под его рукой окончательно расслабляются, становятся податливыми и мягкими.

— Расскажи, — его голос был густым от сна, шепотом прямо в ухо, от которого по спине побежали мурашки.

— Долго, — прошептала она в ответ, все еще не открывая глаз, погруженная в двойное наслаждение — от своих ощущений и от его прикосновений. — Медленно... будто все внутри плавится. И становится так тепло... и пусто.

Его рука скользнула ниже, ладонь скользила по мокрой, прохладной ткани, обтягивавшей ее лобок. Трение влажного нейлона о кожу под ним было странно чувственным, слегка шершавым, и Света непроизвольно выгнула спину, подставляя ему себя. Он чувствовал это — и ее влажность, и ее ответ. Для него это был самый откровенный язык ее тела. Нестыдный, а требующий.

Он наклонился, и его губы коснулись ее шеи, чуть ниже мочки уха, в то время как пальцы продолжали свое неторопливое, давящее движение сквозь барьер купальника. Он не стремился его снять; в этом был свой ритуал, свое ограничение, лишь подогревавшее желание.

— Я чувствую, как ты отдаешься, — его дыхание обжигало ее кожу. — Каждый раз. Это самая честная твоя дрожь. И она принадлежит мне.

Света лишь мычала в ответ, потерявшая дар речи. Удовольствие для нее было двойным: сначала — интимный, глубоко личный акт освобождения, танец тепла и тяжести внутри нее. А потом — это, его реакция, его одержимость ее «беспомощностью», превращавшая ее уязвимость в сильнейший афродизиак. Плотный, пропитавшийся влагой купальник стал в эти минуты не одеждой, а частью их игры, проводником его ласк и напоминанием о ее собственном, ни на что не похожем наслаждении. Они были двумя полюсами одной странной, прекрасной цепи, замкнутой на упругой поверхности их непромокаемого ложа.

Утро плавно перетекло в день, насыщенный ленивой негой выходного. Света так и осталась в своем темно-синем купальнике, который за ночь успел пропитаться ее теплом и влагой. Он стал ее второй кожей, манящей и тайной.

Она занималась йогой на полу гостиной, и во время позы голубя, когда бедра были развернуты, а мышцы расслаблены, ее накрыла новая волна. Более стремительная, чем утренняя. Тепло приятно наполнило низ живота, и Света с наслаждением ощутила, как уже влажная ткань купальника становится еще тяжелее и горячее, плотнее прилипая к коже. Она не стала менять позу, лишь глубже выдохнула, продлевая мгновение.

Алексей наблюдал за ней с дивана, отложив книгу. Он видел, как ее тело слабо вздрогнуло, как спина выгнулась в немом блаженстве.
«Неужели снова?»— в его голосе сквозь притворное удивление пробивалось восхищение.

Света медленно вышла из позы и перевернулась на спину, раскинув руки. Мокрый купальник лип к телу, откровенно обрисовывая каждую линию.
«Тебе нравится наблюдать?»— лениво спросила она, зная ответ.

Вместо слов он подошел, встал на колени рядом и опустил ладонь ей на низ живота. Его прикосновение сквозь мокрую ткань было особенно интенсивным — он чувствовал не просто влагу, а тепло, идущее изнутри, саму жизнь ее тела.
«Я обожаю это чувство,— прошептал он. — Ты вся... насыщенная. Настоящая».

День тек, наполненный такими моментами. За завтраком, когда она наливала себе сок, новая струйка тепла потекла по ее внутренней поверхности бедер. Света лишь чуть шире расставила ноги под столом, позволяя влаге равномерно распределиться в ткани, и продолжила есть, глядя на Алексея с вызовом. Он ответил ей темным, жадным взглядом.

Когда она принимала душ ближе к вечеру, это было не для того, чтобы смыть нечто постыдное. Это был ритуал очищения и обновления, но не изменения. Она вышла из кабины, струйки чистой воды стекали по ее коже, и чистота тела смешалась с ее природной влажностью, создавая новый, сложный аромат — свежести и чего-то глубоко личного, животного.

К вечеру купальник был тяжелым, прохладным и абсолютно пропитанным. Каждое ее движение сопровождалось тихим шорохом мокрой ткани о кожу, и этот звук, казалось, сводил Алексея с ума. Он не мог оторвать от нее рук — его ладони постоянно скользили по ее спине, бедрам, животу, будто пытаясь впитать в себя это уникальное ощущение.

Когда они наконец легли на свою надувную кровать, Света прижалась к нему всей поверхностью мокрого, прохладного тела. Ее купальник оставил влажный след на его рубашке.
«Целый день я ношу тебя с собой»,— прошептала она ему в губы, чувствуя, как он напрягается от ее слов. — «Всю эту влажность, все это тепло. Это только для тебя».

Он лишь застонал в ответ, прижимая ее к себе. Она была его вечно мокрой, вечно текущей загадкой, и он не хотел разгадки. Он хотел лишь тонуть в ней снова и снова.

Ночь вступила в свои права, и воздух в квартире стал прохладнее. Света встала насыпать корм коту, все еще в своем пропитанном купальнике, чувствовала, как влажная ткань приятно холодит кожу. Она потянулась у окна, и это движение вызвало легкий, едва слышный хлюпающий звук.

«Пойдем освежимся», — предложил Алексей, его взгляд скользнул по ее мокрому силуэту.

Она кивнула, и он, не дожидаясь, набросил на ее плечи легкое шифоновое платье цвета морской волны. Тонкая ткань мгновенно прилипла к влажному купальнику, проступив темными, прозрачными пятнами на спине и бедрах. Света вздрогнула от контраста: прохлада шелка снаружи и устойчивое, знакомое тепло внутри.

Он повел ее в душ. Вода хлынула теплыми струями, и Света закрыла глаза, подставив лицо потоку. Платье и купальник мгновенно промокли насквозь, но теперь это была иная влажность — тяжелая, объединяющая внешнюю чистоту и внутреннюю, интимную насыщенность. Ткань платья обвисла, став втрое тяжелее, и каждое ее движение в потоке воды было медленным, почти ритуальным танцем.

Алексей стоял в дверях, наблюдая, как вода стекает с подола, образуя лужу у ее ног. Он видел, как сквозь мокрый шифон и нейлон проступают every изгиб ее тела. Он подошел, не раздеваясь, и встал за ее спиной, обняв ее. Его одежда тут же промокла, но ему было все равно. Его руки скользнули под струи воды, легли ей на живот, чувствуя сквозь двойной барьер тканей, как ее мышцы живут своей жизнью.

«Ты сейчас вся состоишь из воды», — прошептал он ей в ухо, едва слышно сквозь шум душа. — «Снаружи и внутри. Абсолютная».

Света легла на него спиной, чувствуя, как ее собственная влажность, согретая телом, смешивается с внешней водой. Ее купальник под платьем был похож на горячий компресс, источник тайного тепла, который не могли смыть никакие струи. Она провела ладонью по своему животу, поверх его руки, и снова почувствовала легкий, непроизвольный спазм — ее тело откликалось на эту игру, на эту полную погруженность в стихию.

Они не вытирались. Они вышли из душа, с них струилась вода, оставляя на полу мокрый след. Платье прилипло к купальнику, став его продолжением, вторым, прозрачным слоем кожи. Алексей смотрел на нее, зачарованный. Она была подобна русалке, только что вышедшей из моря, но море это было ее собственное, личное, и оно никогда не кончалось.

Он привлек ее к себе, и их мокрые тела слились в холодноватом объятии. Его губы нашли ее губы, солоноватые от капель воды, но под этим вкусом он чувствовал другую, знакомую соленость, просочившуюся сквозь ткань купальника. Это был вкус их общей тайны, и он был сладок.